Точка росы. Версия 1.1 - Джо Смит
— Да, Высшая.
— Эрл, я прошу лично вас как куратора…
Дальше Тэсс не слышит. От одной попытки контролировать себя кружится и гудит голова. Чьи-то горячие руки приподнимают ее. Наклоняют. Шуршит бумага. Снова уложили.
— Я не могу открыть глаза. Я здесь?
Пара шагов в темноте. Чей-то требовательный вскрик.
— Восстановление зрения? Эрл?
— На завершающей стадии. Датчики регистрируют движения зрачков. Реакция на свет, — прикосновение исчезает, появляется яркое свечение, оно жжёт и Тэсс жмурится, — присутствует.
— Папа? — хрипит она. Звука все еще нет.
Накатывает ощущение: прожевало и выплюнуло. Сердце — Тэсс слышит это отлично — стучит очень сильно. Эрл. «Я должна была понять. Ну кто еще так четко и с таким удовольствием может давать отчет о состоянии объекта? Я помню это так явственно. Боль», — скачут в голове на удивление быстрые мысли.
— Папа, — преодолевая сухость в горле, повторяет Тэсс, тому, кто снова принял его облик. — Нет, только не снова.
— Я не твой отец, Объект 104. Тебя создали в этой лаборатории, — и, обращаясь к высокой худой женщине, создание чеканит: — Полное восстановление функций организма объекта, — бросает на меня внимательный взгляд, — если учесть все побочные дефекты…
Тэсс больше не сопротивляется ужасно сильному желанию закрыть глаза. А когда снова открывает их, обнаруживает у своего ложа — «нет, нет, это просто уплотненный воздух, и вообще я все еще стою — наверное — на ногах» — Хэла. В его глазах пустота.
— Нет, — повторяет и повторяет про себя Тэсс, — сколько можно?
На криво пришитом к вороту комбинезона клочке материи отчетливо читается «Объект: Хэл Хоуп. Статус: освобожден».
— К черту, — вырываясь из цепких объятий того, что выдает себя за жесткий лабораторный лежак, шепчет Тэсс, — к черту. Я больше не попадусь на эту удочку. Хватит. Я тебя отпускаю, слышишь?
Тэсс снова в саду. Вдалеке все так же виднеется старинный дом из желтого кирпича. С того места, куда ее вывела усыпанная мелким песком дорожка, Тэсс может уловить аромат роз, увивавших стены дома. Она передергивает плечами — от воспоминаний о дороге сюда, проходившей через заросли лиан, по коже пробегает мороз. Стрекот и гул, что они издавали, до сих пор шумит в ушах.
— Мерзость, — цедит Тэсс, стаскивая с себя влажный белый ошметок.
Перед ней открывается знакомая сцена. Наблюдать за ней со стороны жутко, но оторваться сил не находится.
Вот она, Тэсс. Сидит рядом с поникшим, почти втянувшим голову в плечи, Хэлом. Ей плохо вспоминается их разговор. Она уговаривала Хэла идти, когда он был готов остаться в том, что ему казалось его утраченным миром. И уговорила.
Что-то косается ее плеча. Тэсс резко оборачивается, чтобы столкнуться с тем, что из сброшенного на дорожку переплетения белых волокон выросло в тонкую, подвижную фигуру.
— Хочешь вернуть его? — спрашивает переплетение. — Я могу.
— Это часть испытания? — твердо спрашивает Тэсс.
— И да, и нет. Зависит от того, чего ты сейчас желаешь.
— Я хочу ответов.
— А его? — фигура мотнула тем, что могло бы быть принято за ее голову, в сторону беседующих. — Я могу все это остановить и вернуть Хэла Хоупа тебе.
— Сначала ответы, — Тэсс выпрямилась и заложила руки за спину. — А потом ты вернешь Хэла.
— Ну хорошо, будут тебе ответы, — прошипела фигура. — Пойдем.
Дом и сад исчезли. Белая волокнистая фигура, плетеное нечто растворилось, став огромным пространством. Перед ней вырос экран и панель управления с синим кругом Мастер Диска и мерцающей надписью.
— Чтец, — мертвым голосом произнесла Тэсс.
Она тяжело упала в кресло, выросшее из ниоткуда. Еще успела отметить про себя, что, видимо, оно было частью всей системы белых влажных лиан, через которые ей пришлось продираться, чтоб поспасть сюда.
— Вперед, если сможешь вынести! — раздался тот же голос, что принадлежал плетеной фигуре, пообещавшей ответы.
Информационный поток подхватил Тэсс. Чтец, преодолевая низкие показатели энергии, заработал. Биосеть запустила свое последнее испытание.
Глава 17. Архив
Мир должен был сгинуть — так говорили все пророчества. В один день и в одну ночь, поглощенный песками Пустыни, мир должен был исчезнуть.
Кид смотрел на небо и на красноватые пески, что медленно двигались, подбираясь все ближе и ближе. Это было его обязанностью — следить за солнцем, луной и пустыней (в те времена она еще не доросла до того, чтоб испуганный род человеческий называл ее, используя, даже мысленно, заглавную букву).
Каждое утро Кид мысленно проводил четкие, безукоризненные оси координат по плоскости небосвода и у границ песка, высматривал малейшие изменения в положении светил или же изменения в оттенках песочных насыпей, все плотнее окружавших последнюю точку размещения людей. Это не казалось странным — звать людьми только ту небольшую группку, что каким-то чудом смогла избежать как далеко недобровольного разделения на касты, так и установки чипа. Кид даже не задумывался над этим. Для него, как и для всех остальных здесь, все они были только истинными людьми. Иные — о том, какими именами их предпочитала обозначать захватившая власть группировка, здесь предпочитали не упоминать — были чем-то вне их собственного мира, мира буйной зелени и беспрепятственно текущих вод, мира влаги и стойкой, тонко вычисленной температуры, что так необходима для роста и воспроизводства, мира Точки.
Она передвигалась, мощные двигатели несли и несли ее по пескам пустыни — последний оплот, пока еще не законсервированных, но уже почти что недоступных никому из иных, банков знаний, семян, растений, энергии и влаги. Кид знал — все, что хранится здесь, и под прозрачными колпаками, и в кажущихся бесконечными рядах хранилищ, и то, что растет, течет, опыляет и опыляется во множестве садов — двигается и двигается, меняя место. Техника работала без сбоев — энергия от генераторов, от солнечных батарей и ветряков распределялась с математической точностью. Кид искренне восхищался системой. Он не разбирался в технике, но всегда мысленно отмечал ровный ход Точки, бесшумность движения и то, что их след сразу же терялся среди барханов. А это значило одно — Эолы, грозные, пугающие носители бело-серых одежд и остроконечных капюшонов не смогут их найти. На этой мысли Кид расслабленно выдыхал — и возвращался к наблюдению. Его острое зрение — это все, что оставил ему ушедший мир. Как так вышло, Кид не помнил, но когда от усталости в глазах начинали мельтешить призрачные желтые мушки, и он смыкал веки, почему-то приходило только одно. Это была яркая до болезненности вспышка — и он, Кид, кричит и кричит на нее, до хрипоты, до горящих огнем легких, страх постепенно уходит — а с ним остаются только сожжённые связки и безмолвие.
С того момента, что отразился во тьме сознания, будто в кривом зеркале, Кид научился многому. Он смотрел в небо, следил, как оно меняет свой цвет. Он следил за солнцем, отмечая смещение точки, на которой оно садится за горизонт — отмечая и то, что каждый раз оно шло по все более странной траектории, и то, как однажды оно мертво повисло над горизонтом. Он не знал, сколько их таких, что наблюдают за внешним миром, он привык чувствовать всю ответственность на себе.
В тот странный, неправильный день, когда Точка стала в Пустыне (да, к тому моменту она выросла достаточно), Кид отметил, что в течение нескольких часов дневное светило висело в зените дольше обычного. Оно не просто не зашло в положенный час, но и тьма ночи рухнула как-то сразу, без вечерней зари заходящего солнца. Люди Точки (так они теперь звали себя), должны бы были быть в панике — но они продолжали свои работы, обычные, каждодневные. Группа биологов работала над все еще не законченной селекцией новых, более выносливых видов растений, гидрологи прокладывали новые каналы орошения, работали над их автоматизацией, шло тестирование охранной системы
