Зеркало души (СИ) - Лазарева Элеонора

Девчонки разные, с разными характерами и склонностями. Многие из провинции, так что на полном собственном обеспечении. Тем более что вырвались из-под опеки родителей и теперь вдыхают свободу полной грудью, то есть приходят поздно, громко разговаривают, когда другие уже легли.

— Некоторые даже ссорятся из-за мелочей и это неприятно, — рассказывала мне Маша. — А некоторые так даже пытаются вменить свои правила, то есть все общее, как в детдоме — вещи, еда, книги. Мы, большинство, не согласны и на этом было покончено. Хотя я как-то застала двоих, которые хотели открыть чемодан одной местной, москвички. Та хорошо одета и видимо имела такие же вещи. Устроила им разнос, обещала сообщить старшей по общежитию. Они слезно просили прощения и обещали больше такого не делать. Я понимаю, девчонки молодые, хочется одеться и не выглядеть провинциалкой. При том тут еще и мальчики и столица. Все вокруг говорит о больших возможностях для юных девиц в поисках приличной пары и реально остаться в Москве. Но не до такой же степени! В кухнях тоже грязно, девчонки не хотят убирать за собой, ругаются, особенно кто постарше курсом. В общем, бедлам! И ты хочешь туда? — Повернулась она ко мне и строго взглянула.

Я чуть не поперхнулась мороженым. Не об этом сейчас думала, я просто слушала ее, не вникая в обстоятельства. Да и зачем! Пока живу в комфорте и довольстве, а что будет потом, то будет потом.

— Да я и не думала пока, — слизнула я слой мороженого, которое уже почти растаяло в руке. — Кто знает, что будет к концу семестра. Там посмотрим. Пока меня не выгоняют и я благодарна им за это. Очень хорошие и добрые люди. Приняли меня как родную. Особенно Глаша, домработница генерала. Водителя Иваныча ты видела, а вот сам хозяин воспитанный и благородный человек. Как-нибудь я приглашу тебя к нам в гости. Думаю, что тебе понравятся они все.

Она повернула голову и кивнула, так обыденно, будто была у меня не раз и всё уже знала. Я смотрела на неё и думала, что ее крепкая фигурка ниже меня ростом со светлыми волосами и серыми глазами «истинной арийки», в общем, была симпатичной, если бы не строгий и какой-то хмурый взгляд, который не располагал к легкому знакомству или флирту. Одета была просто — ситцевое платье в мелкий цветочек, носки и босоножки. Волосы густые и длинные были заплетены в две косы и уложены на затылке, скрепленные тусклой лентой. В руках держала неизменный атрибут студента — чемоданчик. То есть весь её образ говорил о том, что она приехала учиться и ей некогда заниматься чувственными вопросами. Отличница, комсомолка, хотя и из немецкой среды, среды обрусевших немцев, поселившихся в Поволжье еще в конце восемнадцатого века. Уж сколько в ней было немецкой крови — вопрос, а вот чувашей или мордвы могло быть больше. Она к тому же была старше многих в группе, и мне импонировали её серьезность и какая-то хваткость, чего никогда не было у меня. Она как тот грибок боровичок стояла на земле плотно и спокойно.

Так болтая обо всем, мы дошли до метро и разъехались в разные стороны. Предварительно я дала ей телефон и попросила сообщить мне во сколько мы будем отъезжать, так как кураторша не дала нам прямой ответ. Все зависело от автохозяйства, которое выделяет автобусы для этой цели. Да и адрес колхоза тоже пока был неизвестен.

Я спешила домой в приподнятом настроении. Во-первых, там меня ждала Глаша с рассказом о моем первом дне, а во-вторых звонок Сергея Витальевича или Сережи, как я называла его про себя. Вскочив в подъезд, я наткнулась на любопытное лицо консьержки.

— А, вот и наша студентка! — Уперлась она руками в костлявые бока. — А что же без авто? Или уже не возят девочку туда и обратно?

— Не ваше дело! — грубо бросила ей и побежала наверх.

— Ах, какая грубиянка! Вот пожалуюсь генералу. То-то он тебя шуганет. А то прижилась в чужой квартире!

Я уже не слушала её, вставляя ключ в двери. Ворвалась в коридор:

— Глаша! — закричала я, бросая портфель на столик в прихожей. — Я пришла!

Из кухни, вытирая фартуком руки, выглянула Глаша.

— А! Уже пришла. Мой руки, буду тебя кормить, — улыбнулась она.

Я пробежала в туалетную комнату и взглянула на себя в зеркало. Тут же стоял одеколон генерала. Взяв в руки, вдохнула запах и улыбнулась — так пахло от него, это был его запах. Как называется, я не знала, но что он французский, могла понять по этикетке.

— Обязательно спрошу как-нибудь.

Глаша слушала меня внимательно и даже комментировала, когда я рассказывала ей обо всем, что произошло и даже про Машу. Она, конечно, подтвердила, что обязательно надо привести, раз я нашла себе подружку.

Целый вечер я ждала телефонного звонка, но так и не дождалась. Легла спать расстроенная, на что Глаша успокаивала меня, говоря, что занят и не может вырваться.

— Может даже в поле, в палатках живут. Где там телефоны. Завтра и позвонит, вот увидишь.

Весь следующий день мы посвятили сборам. Глаша достала откуда-то огромный вещмешок, куда заложила свои кирзовые сапоги, на размер больше моих, сказав, что надену носки и все будет нормально.

— Кирза проверенный войной атрибут солдата — не промокает. Ноги будут в тепле, и сама не простынешь.

Свернула и перетянула для надежности веревкой ватник. Где только взяла! А еще отрезала и подшила плащ палатку Иваныча. С капюшоном.

— От дождя — первое дело, — говорила она, отводя мои руки. — Потом спасибо скажешь. А уж свои вещи сложи, какие хочешь. Только не бери много, все равно не нужны будут. Увидишь. Не на вечеринку чай едешь, на работу, да еще и в осень. Всякая погода будет, а тротуаров там нету — сплошная грязь и лужи.

Я вспомнила свою молодость и тамошние работы в колхозе. Жили мы в пионерском лагере, в комнатах теплых и светлых. Кормили нас хорошо, даже развлекали танцами и кино каждый день. Чем здесь будут баловать, не знала, но судя по хмурому Глашиному лицу, не надеялась на прежнюю жизнь.

Вечером тоже не было звонка. Я просидела у телефона несколько часов. Даже плакала. Глаша успокаивала и вздыхала. Прижимая голову к своему мягкому животу и целуя в волосы, приговаривала:

— Все будет хорошо, девочка моя. Он помнит и тоже страдает, вот увидишь, когда вернется. Еще смеяться вместе будите.

Уже поздно ночью я написала ему сумбурное письмо о своих чувствах. Спала плохо, просыпалась часто и вздыхала. Тяжесть лежала на сердце:

— Что случилось? Почему молчит? Иваныч тоже. Как я поеду с таким грузом?

* * *

Утро было серым и безрадостным. Быстро оделась, позавтракала только ради Глаши, еле впихнув в себя омлет и кружку какао с бутербродом. Оделась в свой спортивный костюм, что купила в ГУМе, а под него блузку с коротким рукавом, если будет жарко. Пока утренняя прохлада держалась сравнительно долго. У подъезда уже стояло такси, которое Глаша заказала еще вчера. Спустилась сама со мной и затолкала в багажник мешок, а корзинку со снедью поставила на заднее сидение. В руках у меня был двухлитровый термос, китайского производства. Расцеловав в обе щеки, смахнула слезу и тайком перекрестила.

— Ну, с Богом! — сказала она. — Напиши, как доедешь и устроишься. Я передам нашим.

Она не стала говорить кому именно, так как в дверях подъезда уже стояла любопытная консьержка и с удивлением рассматривала эту картину.

— Вот она сейчас нарвется на отчаявшуюся Глашу и получит по мордасам! — Почему-то подумала я и одернула сама себя. — Да что с тобой, старушка! Что-то ты злая стала. Или расстроенная?

Я видела, как махала мне Глаша и утирала слезы. Мне тоже было нехорошо, будто прощалась с нею. И вновь одернула себя.

— А мамка-то плачет! — вдруг повернулся ко мне водитель. — Далече едешь-то?

— В колхоз. Картошку копать! — сердито ответила я и отвернулась.

— Студентка значит, — констатировал он факт, будто знал что-то. — Какие из вас колхозники! — хмыкнул он жалостливо. — Беда одна. Не столько собираете, сколько потом оставляете! Эх, ма!

Я не ответила на его слова, так как знала, что он прав — собиратели из нас аховые. Ведь мы не получим ни денег, ни привилегий, только что необходимость лишних рук, чтобы продукт в земле не остался. Своих-то не хватает. Молодежь стремится в город, а другие остались на войне. Обмелели села и деревни людьми, вот и гоняют студентов на выручку. Посадить посадят, а выкопать да сложить — это уж другие пусть потрудятся.