Барышня ищет работу - Салма Кальк
Вспоминай, Оля, вспоминай. Надо будет дать знать тёте Гале, а то она с ума сойдёт… Так, а вещи-то мои где? Сумка ж была, в ней телефон, и кошелёк, и ключи от квартиры. Нет, телефон был в кармане пальто. А где пальто? Забрали в гардероб?
Так, я ходила на собеседования. В одном месте мне не были рады, в другом сказали, что я опоздала. А потом я вышла, и поехала в лифте вниз.
Что? Лифт? Землетрясение в лифте? Я была в лифте во время землетрясения и лифт упал? И я выжила? Мне невероятно повезло?
Сесть не выходит, значит, нужно попробовать что-нибудь попроще. Рука шевелится? Да, вполне. Пальцы шевелятся. Вторая рука — тоже. И ноги. Это значит — что? Переломов нет. Невероятно, но факт, лифт спускался с двенадцатого этажа.
Ладно, на бок получится повернуться? Получается. А на другой? Вроде бы тоже. Поднять голову? Это уже сложнее. А что у нас вообще на голове? Повязка? Хм. Я разбила голову? Неудивительно.
Второй раз глаза открылись проще. Темно, но где-то в стороне слабый свет. Древняя маломощная лампа накаливания, что ли? И с моей кровати совершенно не разглядеть.
Кровать, кстати, жёсткая, матрас тоненький. Нет, у меня и дома не очень, на ортопедический не заработала пока, но от здешнего уже заныла спина. Подушка с перьями, перья колются. Одеяло тоненькое, и простыня какая-то грубая. А что на мне надето?
Тьфу ты, рубаха какая-то длинная. Ладно, наверное, так положено, я с детства в больнице не была. Но неужели где-то у нас ещё осталось такое убожество?
— Неужто очнулась? — я и не заметила, как ко мне кто-то подошёл.
Дежурная сестра?
— Здравствуйте. Скажите, я где? В какой больнице? В больнице же, да?
— В ней, родимой. В Иннокентьевской, железнодорожной. До городской-то побоялись везти, думали — ты плоха совсем, девонька, а оказалось — ничего. Слава богу, крепкая, и Василию Васильичу спасибо, что тебя подлатал, но это ты потом сама ему скажешь, утром.
— А… который час? — я глянула на свою руку, но часов не было.
— У Николы полночь били не так давно.
Информативненько.
— А воды… можно мне воды?
Понятно, что все разговоры — утром, с врачом.
— Можно, можно. Принесу тотчас.
— А форточку открыть, хоть немного? Очень душно.
— Тоже за новомодные эти веяния, да? Проветривать и руки мыть каждый раз почём зря? — усмехнулась невидимая мне медсестра.
— Почему же… почем зря? Гигиена…
Кто-то ещё не проникся мытьём рук, да в больнице, да после всех пандемий? Ну-ну.
— Во, то-то и оно. Василию Васильичу завтра про гигиену эту вашу расскажешь, он страсть, как это дело любит, послушает тебя с большим, знаешь, удовольствием. Ладно, всё одно нет больше никого, приоткрою чутка. Только там ветер, на улице-то, открою — враз завоет.
— Да и пусть…
Добрая женщина принесла чашку, помогла мне приподняться и поддержала, пока я выпила всё, что там было. Я краем глаза даже что-то разглядела — серое вроде платье, почему-то в пол, и что-то вроде передника, на голове косынка белая, никакой маски, а сейчас же все медицинские работники ходят в масках? Или нет?
Правда, потом она помогла мне вернуться на подушку, отставила куда-то чашку и пошла открыть форточку, что-то бормоча себе под нос про сильно умных и каких-то там ещё. А мне почему-то стало спокойно — я в больнице, врач будет утром, посплю, станет легче, может, и домой отпустят, сейчас в больнице лишнего дня не держат.
В открытую форточку тут же ворвался порыв ветра, хлопнул ею, завыл где-то там, снаружи. Осень, просто осень. Ничего особенного.
Я завернулась в одеяло и под завывание ветра быстро уснула.
4. И где же я нахожусь?
4. И где же я нахожусь?
Следующее пробуждение случилось белым днём. Форточку закрыли, но за окном было очень светло — как бывает от только выпавшего снега. Уже снег, да?
Вообще снегом в октябре в наших краях никого не удивишь. Поэтому — у природы нет плохой погоды, да? Можно будет надеть зимние ботинки. В них хотя бы не скользко, а то гололёд же. Я открыла глаза, и…
Закрыла обратно. Вдохнула, выдохнула, открыла снова.
Это что за сельское заведение? Куда меня вчера угораздило попасть?
Стены бревенчатые, даже и не беленые. На окнах ни одной шторки, даже самой простой. Пол — дощатый. Три деревянных кровати, две пустые, постель застелена, на третьей я. И тумбочка в углу.
Ни одной розетки, ни одной. Стоп, и ни одной лампы тоже нет! Ни на потолке, ни на стенах! Потолок — тоже дощатый, как на даче. Это вообще что такое-то?
Постельное бельё вроде как стираное, но — серенькое, когда используют неделю, или даже больше, а потом стирают на получасовой программе, из экономии чего-то там. И не простирывают до конца. Или…
Мысль меня огорошила. Или стирают руками. Давно, в детстве, был период, когда старая машинка сломалась, а на новую не было денег. И мама с бабушкой замачивали бельё в ванне, шоркали руками и об стиральную доску, а полотенца с кухни потом кипятили на печке в большом баке. Потому что если не кипятить, то не всегда выходило нормально отстирать, руками-то. Позже, когда у мамы дела пошли в гору, и она смогла купить машинку, то сразу же заменила всё постельное бельё. И после машинки, конечно же, оно выглядело совсем по-другому.
И здесь бельё стирали как-то… как-то, в общем. Так же стирали и ту рубаху, что была на мне. Стоп, Оля, отставить панику, ты в этой рубахе уже спала сколько-то, и до сих пор жива. Успокойся. Сейчас ты встанешь, спросишь, где туалет, где врач, где твоя одежда, и попросишься домой. И всё будет хорошо.
Никаких тапочек у кровати не было — ну да, если это совсем какая-то бедная больница, то откуда бы. Как сказала ночью медсестра? Иннокентьевская, железнодорожная? Что-то крутилось в голове, но ускользало. Ладно, разберёмся. Если я ударилась головой при падении лифта, то немудрено, что не могу чего-то там вспомнить. У меня ж, наверное, сотрясение мозга, черепно-мозговая травма.
Я спустилась ногами на пол — холодный, между прочим! — и встала, опираясь на спинку кровати. Удалось.
