Вершина мира (СИ) - Ромов Дмитрий

Я его и возненавидеть толком не успел, а тут такое эффектное самоубийство.

Пока все наблюдают за кончиной короля, я подхожу к позеленевшему от осознания надвигающейся бури Артурсу Брезиньшу.

— Ну что, ковбой, показывай, где девушка.

Он вздрагивает, а потом кивает.

— Да-да, — взволнованно говорит он, — это там.

Он показывает на высокую двустворчатую дверь:

— Там, в конторе.

— Кудинов, товар весь описать, — распоряжается Смирнов. — Вызывай технику, всё перевозим на склад. Перед погрузкой подойдёшь, доложишь.

— Есть.

Смирнов подходит к нам:

— Ну, веди давай, Брезиньш. Показывай, где заложница. Она там под охраной?

— Нет, там замок.

— А ключ?

— Не нужно, просто задвижка.

Мы идём по тёмному коридору. Вслед за нами топают два бойца. Грубые старые деревянные доски чуть гуляют под ногами. Пахнет дёгтем. Стены не оштукатурены, весь кирпич на виду. Мелкий, гладкий, почерневший от времени. Артурс вдруг останавливается.

— Чего такое? — грубо спрашивает его Смирнов.

— Я прошу учесть мою добровольную помощь следствию.

— Учтём. Двигай.

— А что теперь будет?

Смирнов хмыкает.

— Не ссы, ничего не будет. Продолжишь спокойно работать. Только уже немножко по-другому. Я тебе всё расскажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится. Всё узнаешь. Остальные братаны без босса смогут восстановить работу?

— Ну… да, — немного ошарашенно кивает ковбой. — Там два помощника есть.

— Вот и хорошо. Потом всё обсудим. Потом. Да не дрожи ты. Давай, веди уже.

Я вхожу первым. А потом уже Смирнов и двое бойцов. Мы оказываемся в небольшой комнате с покрашенной той же зелёной краской стенами и высоким потолком. Окна нет, светит тусклая лампочка.

Ирина сидит на диване, обхватив колени. Увидев меня, она вскакивает и замирает, не зная как реагировать. Взгляд её упирается в Артурса.

— Как ты? — спрашиваю я и, подбежав, крепко прижимаю к себе.

Сердечко стучит, колотится. Ну всё-всё, бедная ты моя. У меня у самого сердце, как безумная наковальня. Адреналин зашкаливает. Виду нельзя подать, да только внутри под улыбочками и смехуёчками бушующая стихия.

Она всхлипывает.

— Ну-ну, теперь всё будет хорошо. Сейчас поедем в отель, выспимся, а завтра…

— Гад ты, Брагин, — прижимается она ко мне. — Притащил меня в Ригу свою и бросил волкам на съедение. Ты меня, как прикрытие использовал для своих делишек!

— Он, Ирина Викторовна, — вступает Смирнов, — такие подвиги совершил, чтобы вас вытащить, вы даже представить не можете. Целую шайку разоблачил, включая продажного милиционера. Здесь дел прокурорам на годы вперёд. Мы будем ходатайствовать о присуждении Егору государственной награды.

Да ладно уж, какие там подвиги, даже не отпи**ил никого, пардон за бедность речи. И награду не надо. Незачем излишнее внимание привлекать, а то только что в Москве засветился, теперь в Риге, прям Джеймс Бонд, честное слово. Лучше бы не выпячиваться. Это дело такое, рядом с солнцем бывает очень горячо.

— Владимир Иванович, — говорю я, — только, пожалуйста, дела о похищении не нужно. У вас же материалов и так достаточно, а нам эта шумиха ни к чему. Тем более, главный злодей уже никому вреда не причинит.

— Точно не хотите? — спрашивает Смирнов. — Ирина Викторовна, не желаете расследования вашего похищения?

Она не знает, что ответить, не имеет всей информации, поэтому смотрит на меня.

— Точно, Владимир Иванович, абсолютно точно, — отвечаю за неё я.

— Ну хорошо, нет проблем. Я всё-таки, с вашего позволения, задам вам парочку вопросов не для протокола, хорошо?

— Конечно, — соглашаюсь я. — Ириш, ответишь, ладно?

Картина рисуется такая. Когда она ждала меня в гостиничном номере, в дверь постучали. На пороге стояло двое мужчин. Один, похожий на боксёра, а второй обычный, без особых примет. Спросили меня. Сказали, что из милиции, типа выяснили у дежурной, что мы приехали вдвоём, вот и хотели уточнить, не знает ли Ирина, где я.

Она, разумеется не знала, но они, оттолкнув её, вошли в номер. Боксёр достал нож и сказал, что если она хоть пикнет, он ей всю рожу исполосует. Второй начал всё обыскивать. Спрашивал про деньги, но она, естественно, ничего сказать не могла. Тогда они приставили ей к боку нож, прикрыв руку плащом, и вывели через служебный вход. Посадили в машину и привезли сюда.

Она, как человек бесстрашный, непуганый и привыкший на высоте своей должности к безропотному подчинению, по пути попыталась закричать, но тут же получила удар по печени и больше уже не сопротивлялась.

Здесь её бросили в это помещение без окон, но с диваном и туалетной комнатой, и не тревожили. Только вечером принесли кусок сыра и чайник с водой. Всё. Вот такая история. Ну ещё привели в соседнюю комнату поговорить со мной по телефону.

Ответив на вопросы, мы прощаемся со Смирновым, и он многозначительно обещает ещё поговорить со мной. Нас сажают в машину и отвозят в гостиницу. В номере порядок, горничная всё прибрала. Спасибо ей большое. Ира сразу идёт в душ, а я заказываю в номер еду и звоню Маркуссу. Мы договариваемся вместе поужинать.

Еду приносят быстро и комната сразу наполняется неодолимыми, соблазнительными запахами. Из ванной выходит Ирина, замотанная в полотенце. Мокрая, босая, волнующая.

— Что сначала, за стол или в постель? — с улыбкой спрашиваю я.

— Сначала, — отвечает Новицкая, превращаясь в обворожительную, но злобную ламию, — ты объяснишь мне, что за херня здесь происходит. Ты что кагэбэшник? Или может быть мильтон? Почему ты постоянно куда-то вляпываешься? Что это за бл**ство, Брагин? Штирлиц, твою мать, малолетний!

Мне становится смешно. Во-первых, «мильтон», откуда она выкопала это древнее замшелое словечко? Во-вторых, она очаровательно злится, по-домашнему, будто жена, отчитывающая накуролесившего давеча мужа.

— Я не могу тебе всего рассказать, родная, — едва сдерживаят смех, заявляю я. — Я дал подписку о неразглашении. Но поверь, всё, что я делаю, я делаю во благо нашей великой Родины.

— Да ну тебя, паяц, — устало машет она рукой и набрасывается на латышский свекольник, а потом и бигос с котлетками, большой картофелиной, сваренной в мундире и сметаной.

— Всё, — говорит она, насытившись. — Теперь уходи. Я спать буду. Ты тоже пойди к себе, поспи.

Она сбрасывает полотенце и предстаёт чудесной нимфой, восхитительной и неприступной Афродитой.

«Не вздумай!» — предупреждает её взгляд.

Она грациозно изгибается и, чуть помедлив, ныряет под одеяло. Разумеется, это специально, чтобы подразнить. Но ничего, я выдержу, смотри только сама не пожалей. Чем дольше я жду, тем больше во мне накапливается сил.

Я не иду спать. Отправляюсь бродить по улицам вокруг гостиницы. Я здесь лет тридцать не был. Дохожу по Ленина до республиканского КГБ и поворачиваю направо, на улицу Фридриха Энгельса.

Тут повсюду югендстиль, модерн девятнадцатого века. Башенки и лепнина, витиеватые орнаменты, скульптуры, каменные головы, растительные мотивы, причудливые окна... Но царит здесь не музейное благоговение, а повседневная обыденность, немного обветшалая и запылённая.

Я прохожу два небольших квартала и останавливаюсь перед домом, который хорошо мне знаком. Здесь живёт родной брат моей бабушки. Вон его окна, на четвёртом этаже. Отопление печное, вода в доме только холодная. В ванной установлен дровяной титан, а в комнате печь, облицованная кафелем цвета слоновой кости.

Квартира коммунальная, на двух хозяев. У него, поскольку он живёт один, одна комната, но большая. С высоким потолком и тремя большими окнами. На кухне газовая плита и чайник с коротким широким носиком. На нём — свисток… Сердце стучит, не меньше чем в западне у Кена.

Я стою и смотрю на окна, так хорошо знакомые мне с детства. Где он сейчас, дома? Что делает? Может вышел за молоком? Вон туда в молочный на углу. Там всегда были и молоко и невероятно вкусные сливки. А часто бывали и лимонные творожные сырки… В детстве я их обожал.