Гонзо-журналистика в СССР - Евгений Адгурович Капба
— Мужики-и-и-и-и! — неожиданно для самого себя басом заорал я, — Пойма-а-а-ал!
— ….я-а-а-ать, Белозор, какого…!!! — Привалов перепрыгнул через забор весьма стремительно, куда там кенгуру!
Следом за ним рядом со мной оказались еще два опера — как из-под земли. Один из них тут же проверил дыхание и пульс у Геничева, другой метнулся в машину за аптечкой и стал бинтовать мне руку.
— Кость не задета, жить будешь. Но, возможно, недолго. С твоим-то образом жизни… — бурчал мент, ловко завязывая концы бинта на бантик.
— Геничев в норме, но могла лопнуть барабанная перепонка, — доложил второй. — Знатно его товарищ Белозор приложил. Мог и убить!
— И хорошо, что не убил! Мы ему еще и вооруженное нападение инкриминируем, — злорадно улыбнулся Привалов. — Давай, вызывай криминалистов. Чую я — всё у нас получилось, ребята.
* * *
В дом я даже заходить не стал — сидел себе у крыльца на скамеечке под яблоней. Там на кухне рыдала шокированная женщина, сдирая с себя многочисленные кольца, сережки и кулоны. В спальне менты по-горячему кололи очнувшегося Геничева, криминалисты и другие умельцы переворачивали весь дом вверх дном. И, кажется, что-то находили.
Ко мне вышел Привалов, достал пачку неожиданных «Мальборо», бензиновую зажигалку — тоже импортную, целую «Зиппо» и спросил:
— Будешь?
Я баюкал руку на перевязи через шею.
— Не курю, но если вы будете — то я не против.
Он ловко зашвырнул в самый уголок рта сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил и затянулся.
— Как это у тебя происходит? Ну, твои откровения? Мне ведь брательник рассказал эти истории с рацпредложениями и с браконьерами, там где схрон с оружием нашли… И что клад ты отыскал… И про массовые захоронения в Деражне… Это какие-то видения? Или голоса? Ну, ты не думай, я не ради праздного любопытства. Мы ведь спеленали гада! Сколько жизней спасли, представляешь?
— Представляю, — я плюнул себе под ноги, — Он бы до 1986 года на свободе гулял. А Солдатович посадил бы 14 невинных людей за него. Сейчас — не знаю, сколько уже успел упечь. У него спрашивайте.
— Вот как? Ни хрена себе… Понятно теперь, чего ты очертя голову рванул-то, в Шабанах! Почему сразу со мной не связался?
— Откуда ж я знал, что Привалов… То есть, Павел Петрович меня вычислил — и поверил? Думал, что я самый хитрый и продуманный!
— Самый хитрый — это ваш Волков. Будущее не предсказывает, конечно, но тоже человек весьма непростой… Ты ведь и с ним работаешь, да? Признавайся, стол для Машерова — твоя идея?
— Стол — его. Мореный дуб — моя. Хорошо же получается, а?
— Хорошо, — кивнул Привалов, — И с уродом этим хорошо получилось по итогу. Только если эти твои голоса снова тебе что-то нашепчут — ты сразу Пашке говори. Или мне. Или Волкову. А мы уж постараемся…
Я глубоко вздохнул:
— Понимаете, Петр Петрович… Я ведь не могу быть до конца уверенным… Вот и тут — ну откуда я знал, что у меня не банальные глюки? Наломал дров, женщина погибла… Моя вина!
— Не твоя — а урода этого! Так и знай! Если б я себя каждый раз винил, когда кто-то из таких ублюдков… Не-е-ет, я их виню! И яростно преследую! Изо всех сил! И ты — не себя вини. А их! Людоеды… — желваки на челюстях старшего Привалова перекатывались, он даже скрипнул зубами. — Самое сложное — не пристрелить при попытке к бегству.
Замначальника Минского УГРО докурил сигарету и сказал:
— Мы тебя просто так не отпустим, ты это понимаешь? Ты ценный свидетель, так что из Минска ближайшие пару недель будь добр ни ногой. И сейчас с нами поедешь — всё честь по чести запротоколируем, оформим.
— М-м-м-м… — промычал я.
— Чего мычишь?
— М-м-м-материал в газету?
— Вот же ж! Кто о чем, а вшивый о бане! Белозор, признайся честно — ты не в своем уме?
— Я не в своем уме, — честно признался я.
И самый лучший полиграф, и самая ядреная сыворотка правды не смогли бы выжать из меня фразу более истинную и правдивую. Привалов посмотрел на меня внимательно а потом достал вторую сигарету:
— А-а-а-а, похрен. Спрошу наверху — может, оно и кстати будет. Подумаем, что можно, что нельзя давать в печать… Еще что-нибудь?
— Завтра у нас двадцать шестое? У меня выступление в Союзе Журналистов… На тему новой полевой журналистики…
— Ну, завтра я тебя уже отпущу. Даже — подвезу, если хочешь. С мигалкой и сиреной. В Минске-то есть, где остановиться?
— Хочу! — сказал я, — Подвезите. А про остановиться… Раубичи нормально будет?
Он понимающе улыбнулся:
— Нормально.
* * *
После того, как из меня выжали все соки и дали подписать протокол, в котором содержалась отшлифованная версия моего участия во всей этой дичи, выбираться куда-то из епархии Петра Петровича смысла и не было — на дворе стояла глубокая ночь.
— Ну, домой я уже не попадаю, — сказал Привалов-старший, — Потому — пошли спать вниз.
Куда это — вниз? Мы спускались по лестнице и уже миновали первый этаж, когда у меня проклюнулось понимание — куда именно мы идем.
— Разведется она со мной, — замначальника УГРО сокрушенно приговаривал на ходу. — Какая ж баба это выдержит? Я, бывает, по три дня дома не ночую. Она мне говорит — лучше любовницу заведи, но работу — меняй. Я ж по первому образованию лесник! Но, видно, судьба у нас такая, у Приваловых — ментами быть. И батя мой, и дед… Прадед — еще околоточным при царе был, во время революции вместе с товарищем Фрунзе милицию организовывал.
На посту охраны он поздоровался с двумя возрастными милиционерами за руку и сказал только:
— Этот со мной.
Привалов достал из кармана связку ключей и открыл одну из пустующих камер, двери которых располагались по обеим сторонам коридора, а потом сделал широкий жест рукой:
— Добро пожаловать в номера! — сказал он. — Я сейчас за одеялами схожу. И за будильником. А ты пока устраивайся.
Спалось препаршиво: на какой бок ни повернись — везде болит. Хорошо, хоть Петр Петрович не храпел, посапывая на соседней шконке, и Каневский не снился.
* * *
Привалов обещание исполнил — отправился вместе со мной, одетый по
