Гай Орловский - Королевство Гаргалот
Она нахмурилась.
– Меня эти «все» не интересуют, да и не собираюсь никого информировать. Но сама буду чувствовать, что веду дела нечестно. А я намерена все честно и прозрачно, без теневых схем и расплаты в конвертах через офшоры и генгелиты.
Я тяжело вздохнул.
– Ну ладно, дай доллар, и будем считать, что все путем.
– Чего, – переспросила она, – я стою всего доллар?.. Ну ты и свинья. Теперь изнасилую так, как подскажет моя фантазия. Что, уже трясешься? Ладно, если честно, фантазия у меня в этом деле убогая. Я вообще-то девственница, а порнуху не смотрю, противно. Я готовлюсь стать главой корпорации, а не.
Я подпрыгнул на месте.
– Что? Девственница? Только не это!..
Она ухватила меня за руку.
– Ты куда? Пойдем в дом, родители ждут.
– Надеюсь, – спросил я, вздрогнув, – только мои?
– Только, – заверила она. – Такой обед приготовили!.. Нет, это вроде бы ужин. Ранний.
Мы почти рука об руку переступили порог распахнутой двери, Леонтия пропела сладеньким до противности голоском:
– Вот он… правда хороший?.. Я не зря в него сразу безумно влюбилась. Милый, проходи в дом. Мама такой ужин приготовила!
В просторной гостиной празднично и цветисто, в смысле – букеты цветов по углам, снежно-белый массивный стол овальной формы почти готов к приему гостей, хоть еще не накрыт, но вилки, ложки и ножи уже разложены по белоснежной столешнице.
С дальней стороны, где кухня почти такого же размера плавно переходит в гостиную, в нашу сторону повернулись мама и отец, интеллигентные и милые, хотя это больше относится к отцу, уступившему маме в нескончаемой борьбе за женские права рулить миром свое место царя природы.
Мама, счастливо улыбаясь, заверила:
– Вы же с отцом мне помогали, не скромничайте!.. Женя, иди помой руки, а оттуда прямо за стол.
– Иду, – ответил я.
Леонтия пошла за мной, я закрыл двери и расстегнул молнию, намереваясь привычно помочиться в раковину умывальника, как все мы делаем, заодно разглядывая рожу и красиво напрягая плечи.
Она стала рядом и тихонько предложила:
– Давай я тебе яйца почешу?
Я поморщился.
– Дуреха, чтобы я брызнул на потолок?
– Ага, – сказала она, – признался.
– Брысь, – сказал я.
– Не брысну, – ответила она твердо.
Я стоял, медленно и с чувством отливая, она критически посмотрела на струю.
– Тебе нужно пить больше воды. Если моча прозрачная, то выпито много, если желтая, то мало. Нужно, чтобы светло-соломенного оттенка…
– Блин, – сказал я, – чему вас в школе учат… Убери руку! Сам стряхну. А то мать начнет думать всякое, если задержусь тут…
– У тебя хорошая мама, – сказала она с похвалой. – Никаких лишних вопросов. Современная женщина, а отец так и вовсе чудо. По-моему, горд за тебя. Такую красотку оторвал!
– Чего-чего? – спросил я. – Это ты красотка? А ну брысь!
– Не брысну, – повторила она, но я повернул ее к себе задом и дал пинка.
Она шумно вылетела в коридор, впечатавшись в стену напротив. Увидела в дальнем проеме двери отца и сказала ему с виноватой улыбкой:
– А ваш сын такой горячий… Наверное, в папу?
Отец смущенно улыбнулся и постарался скрыться из виду.
За стол мы пришли рука об руку, я не успел вовремя вырваться, а дальше было уже неловко.
Мама прощебетала:
– Садитесь вот здесь… Женя, подвинь девушке стул…
Я придвинул, видел как-то подобное в старинном кине, Леонтия села с таким видом, словно ей за столом всякие там принцы постоянно придвигают стул, мило улыбнулась и поблагодарила небрежным кивком, зараза, как слугу, дескать, все мужчины должны служить женщинам.
Сесть мне пришлось рядом, мать настойчиво указывает взглядом, а Леонтия мило прощебетала:
– Мама говорила, в старину мужчины ухаживали за женщинами, в том числе и за столом… как хорошо, что этот дурной и дикий обычай исчез! Теперь могу сама поухаживать за вашим замечательным Женечкой!
– Гм, – сказал я предостерегающе.
– И за столом, – уточнила она, – тоже.
Мама польщенно улыбалась, как и отец, хоть он улавливает что-то неладное, замечаю по его сдержанной реакции.
Леонтия, чувствуя себя в своей тарелке, уверенно таскала из трех общих мисок на мою широкую тарелку всевозможные салаты, они продлевают жизнь, мы же такие старые, затем какое-то мясо морских тараканов, там в них йод и еще что-то необходимое мне и организму, мелких кальмариков и каких-то жареных червей, ненавижу этот фанатизм начинающих трансгуманистов.
А в конце сжалилась и положила сверху широкий ломоть хорошо прожаренной баранины.
– Кушай, милый, – произнесла она заботливо, – а то за последний месяц ты так похудел… Не щадишь себя. Лучше почаще оставайся у меня на ночь, как ты делал раньше, пока не пошел по рукам.
Мама чуть не удавилась, а отец с укором покачал головой. Я пнул ее под столом ногой, Леонтия с той же улыбкой достала из большой вазы длинный пирог и положила на блюдце рядом с моей тарелкой.
– Как у тебя с сахарным диабетом?.. А то здесь многовато сахара… Ему как насчет сладкого?
Мама ответила осторожно:
– Вчера еще было можно, а сегодня уж и не знаю…
– Тогда пусть ест, – разрешила Леонтия. – Я буду следить за его инсулином. Но пироги пересчитаю!
– Ой, милая, – сказала мама растроганно, – какая ты заботливая…
– Мы, женщины, – сказала Леонтия рассудительно, – должны заботиться о наших мужчинах! Сами они разве смогут?
– Увы, – ответила мама с горестным вздохом. – Они такие… Отец, ты чего молчишь?
Отец проговорил медленно:
– Какой дивный закат…
Я оглянулся, небо торжественно-багровое, словно весь запад завешен театральным красным бархатом, а тот залит кровью небесных гамлетов и макбетов.
Раскаленный оранжевый шар медленно сползает к темной земле, а торжественно застывшие тучи обрели цвет перекаленного металла вперемешку со шлаком.
– Красиво, – согласился я равнодушно.
Леонтия тоже обернулась, взвизгнула.
– Ой, как чудесно!.. У нас никогда такого заката не было… Откуда вы только взяли такое чудо? Женечка, пойдем на веранду, посмотрим!
Я не успел упереться, она с силой вытащила меня из-за стола и поволокла из столовой в сторону веранды. Мама тоже было приподнялась, но отец ухватил ее за руку и придержал.
Закат в самом деле, да, но я с ожиданием посматривал больше на Леонтию. Она ответила вызывающим взглядом, но я в неком прозрении увидел взъежаченного подростка, которому страшно, но не сдается, а старается показать жестокому и беспощадному миру, что она его не боится.
– Слушай, – спросил я тихо, – скажи честно, зачем я тебе?
Она вскинулась, как молодой жеребенок, которому я протягиваю оскорбительную узду.
– Я всего лишь…
– Брось, – прервал я благожелательно. – Для такой ерунды не станут разыскивать меня через моих родителей.
Она насупилась.
– Но я буду чувствовать себя неблагодарной обманщицей.
– Брось, – повторил я. – Если и чувствовала благодарность, то не больше чем две-три минуты. Потом ушло. Тебе же все, богатой девочке, подносят на блюдечке. Какие тут благодарности! Говори честно, иначе подзываю свой автомобильчик и уезжаю… Поел-попил, сыновий долг отдал, больше мне здесь делать нечего.
Она набрала в грудь воздуха, ожгла меня пламенем взгляда и… плечи опустились, огонь погас, а голос прозвучал совсем тускло:
– Я одинока… Не в том смысле, что ты подумал, я же вижу. В моем окружении много таких с предложениями распечатать меня, словно я бутылка дорогого вина, но это такие никчемные хлыщи.
– Я не хлыщ, – согласился я, – но не назвал бы себя особо кчемным.
– Вот-вот, – сказала она, оживая на глазах, – а они все мнят себя вершителями судеб! Только потому, что у их родителей миллионы. А сами нули. В тебе же внутри сталь. Я сразу ощутила, как только ты вошел. И когда говорил с теми… ну, с теми!
– Ну-ну?
– Я одинока, – повторила она и зябко повела плечами. – Опереться совсем не на кого.
– Отец?
– Занят бизнесом, – ответила она с некой долей горечи и одновременно гордости. – Он вершит… потому до меня нет дела.
– Черств?
– Нет, любит и холит, но он старого склада, не верит, что женщина может руководить и быть сильной. А мне именно это надо, быть сильной!
– Чего он вдруг, – спросил я. – В Европе сколько женщин в правительстве? Полно.
Она вздохнула.
– Да знаю, но отец говорит, потому Европа и в заднице. Миру нужны мужчины, сильные и решительные. Как у нас президент, что даже Конституцию изменил, чтобы избираться столько раз, сколько сможет тянуть на себе страну.
Я покачал головой.
– Все равно не вижу у нас с тобой даже точек соприкосновения. Я – это я, а ты – это ты. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут…
