Шапка Мономаха. Часть II (СИ) - Вязовский Алексей
Государь усмехнулся.
— Иногда, Иван Петрович, великое начинается с малого. Но ты прав, мысли наши должны быть о большом. Об этой вот… дороге. Но не игрушечной. Настоящей. Думал о ней? О машине паровой, что по ней побежит?
Кулибин замялся. Мысли-то были, да все больше сумбурные. Как эту силищу пара обуздать, как ее на колеса передать, чтоб вагоны тащила? Одно дело – насос Ползунова, что воздух качает, другое – самодвижущаяся повозка.
— Так ведь… сложно это, Государь. Невиданно. Может, сотворим сперва игрушку паровозную, но посложнее этой? Побольше в размерах?
Государь покачал головой, и лицо его стало серьезным, как тогда, когда мы станок Нартова обсуждали. Он говорил теперь не как царь, а как… как мастер с мастером. Или как учитель с учеником. Взял листок бумаги, изобразил паровоз в разрезе. Горизонтальный цилиндр, занимал большую часть конструкции. В разрезе были видны трубки, по которым проходит горячий газ от топки, нагревая воду. Сверху котел соединен с дымоходом, через который выходит дым. Топка расположена в задней части котла. Кулибин понял, что здесь сжигается уголь или дрова, создавая жар для создания пара. В разрезе заметны колосниковая решетка и зольник для удаления отходов.
Самое интересное – это цилиндры и поршни. Последние были по бокам котла, пар из него поступает в два наклонных цилиндра по бокам, толкая поршни. Шатуны соединяют поршни с ведущими колесами, преобразуя возвратно-поступательное движение во вращательное.
Задние ведущие колеса оказались крупнее передних. Кривошипно-шатунный механизм четко виден в разрезе: шатуны прикреплены к колесным осям, создавая движение.
Последнее, что нарисовал царь был, резервуар для воды и отсек для угля, расположенные позади топки.
— Видел я нечто похожее, однакожь попроще и в другой схеме. “Огненную машину” Ползунова для продувки печей на Колывановских заводах поставили. Три месяца проработала, потом котел прогорел. За смертью изобретателя все позабросили. А модель в Кунсткамеру доставили. Изучил. Откель же ваши чертежи стали известны на Руси? – поинтересовался Кулибин.
— Наш человечек в королевстве Аглицком на шахтах видел. Секретные покуда, да удалось полазить внутри. Молчи об том, иначе смерть нашему тайнику злая будет. Уразумел?
Кулибин покивал.
— Раз все понял, то сначала сделай малую модель. Опробуй. Затем будем делать большую. Где-нибудь у Устюжане или на Монетном дворе московском. И вот еще что. Тут у тебя неправильно.
Царь взял в руки деревянную рельсу, повертел ее в руках.
— Ты вот из дерева строгаешь, а нужны чугунные. Конечно, еще лучше стальные, но с металлом пока беда. И профиль другой потребен..
Петр перевернул лист с чертежом, нарисовал рельсу. С широкой подошвой, высокой шейкой и массивной головкой. Не просто планка, а сложная фигура.
— Для начала надо отлить десять штук шестиаршинной длины.
У Кульбина возникли вопросы по дороге:
— Ваше величество! Брусья чугунные, ты их рельсами зовешь, како их к деревянным бревнам крепить станем и сколько в аглицком королевстве делают размеру меж рельсами да бревнами?
— Деревянные бревна зовутся шпалами, а крепят к ним рельсы через пластину костылями металлическими, чтоб шпалы не кололись, я тебе потом нарисую. А рельсы меж собой так же крепятся пластинами и горячей клепкой. А меж шпалами пусть будет шаг, а меж рельсами полтора аршина.
Изобретатель почесал в затылке.
— Работай, Кулибин. Стране нужны твои руки и твой ум. Очень нужны.
И он ушел. Так же внезапно, как и появился. Оставив одного среди чертежей, деревянных рельсов и громадных, почти непостижимых планов
(1) ластик – плотная хлопчатобумажная ткань с диагоналевой выделкой.
Глава 12
Солнце палило нещадно. Июль в Москве выдался на редкость знойным и сухим. Пыль стояла столбом не только на улицах, но и здесь, в самом сердце России – в Кремле. Я стоял на крыльце Грановитой палаты, щурясь от яркого света, и в который раз с тоской оглядывал зрелище. упадка и запустения. Руины! Самые настоящие руины, достойные гравюр Пиранези.
Нет, ничего в них нет романтичного – архитектурная рана со строительным мусором, обломками кирпича, какими-то бревнами, досками, брошенными лесами, почерневшими от времени и дождей. С изрытыми траншеями склонами холма к Москве-реке. Картина запустения и безалаберности. Символ екатерининского правления, не иначе. Красивые фасады, громкие слова, а заглянешь за угол – грязь, разруха и казнокрадство. Ну и "потемкинские деревни", куда уж без них.
Кровь ударила мне в голову. Сколько можно?! Я сюда попал порядок наводить, новую Россию строить, а не любоваться на следы бездарного хозяйствования! Эта грязь, этот мусор – они ведь не только здесь, в Кремле. Они по всей стране. В умах, в законах, в душах. И начинать уборку надо именно отсюда, с сердца. Чтобы всем было видно – старое кончилось. Начинается новая жизнь. Чистая, упорядоченная, справедливая.
Идея пришла внезапно, как удар молнии. Простая и гениальная в своей простоте. Субботник! Да, самый настоящий субботник. Как в моем далеком прошлом. Точнее будущем. Только не принудительный, а добровольный. Народный. Чтобы сами москвичи, своими руками, очистили свой Кремль. Чтобы почувствовали себя хозяевами своей земли, своей столицы.
Я резко развернулся и двинулся наверх, обратно в палату, едва не сбив с ног Почиталина, спешившего ко мне с какими-то бумагами.
— Иван! Ко мне Новикова! Срочно! И художника этого… как его… Неплюйводу! Тоже сюда! Живо!
Почиталин, хлопая глазами, кинулся исполнять приказ. Через полчаса передо мной стояли оба. Новиков, как всегда, энергичный, готовый к действию, с неизменным блокнотом в руках. Неплюйвода – растрепанный, с пятнами краски на камзоле, но с живым, любопытным взглядом художника.
— Николай Иванович, – обратился я к Новикову, – слушай мой приказ. Завтра, с утра пораньше, объявляем в Москве… субботник! Городскую уборку Кремля.
Новиков удивленно вскинул брови:
— Субботник, Ваше Величество? Простите, не совсем понимаю…Новое слово, вы часто употребяете незнакомые дефиниции...
— Что тут понимать? – я нетерпеливо махнул рукой. – Уборка! Всем миром! Пиши прокламации. Крупно, ярко, чтобы на всех столбах, на всех площадях! «Государь Император Петр Федорович призывает всех москвичей, кому дорога честь столицы нашей, выйти послезавтра на очистку Кремля от мусора и грязи, оставленных прежней властью! Покажем всем, что Москва – город чистый, народ наш – трудолюбивый, а новый порядок в стране начинается с порядка в доме!» Инструмент – лопаты, носилки, тачки – срочно запроси у Павлония Арапова. Если нужны средства – деньги из казны дам. Народ должен прийти сам, добровольно. Но пусть знают: царь будет там. Лично. С народом. И спросит с тех, кто отлынивать вздумает. Ясно?
Я заулыбался. Вспомнил, стихи из сказки о Федоте Стрельце:
Ты, Марусь меня не зли
И конфликт со мной не дли!
Мне намедни из Парижу
Гильотину привезли!
— Так точно, Ваше Величество! – глаза Новикова загорелись азартом. – Будет исполнено! Какая идея! Это же… это великолепно! Единение царя с народом! Символ обновления! Я сейчас же…
Он уже развернулся, чтобы бежать, но я его остановил.
— Погоди. И вот еще что. Позаботься, чтобы к полудню кремлевские кухни наварили всего да побольше. И пусть доставят полевые кухни – посмотрит простой народ, какую мы о простом солдате заботу имеем, и проникнется. Каша гречневая, щи простые, квас. Военные кормят всех участников. Бесплатно. От царского имени. И чтоб воды питьевой в бочках привезли в достатке – жара стоит.
— Будет сделано, Государь! Великая мысль! Забота армии о народе! Москвичи увидят в солдатах не прежних расстрельщиков, а своих собратьев.
— Все верно уловил! Теперь ты, – я повернулся к Неплюйводе. – Завтра твоя задача – запечатлеть это… историческое событие. Делай зарисовки. Много. Разных. Чтобы дух передать. Как люди работают, как я работаю, как все вместе… Понял?
