Гай Орловский - Любовные чары
– Следом за собаками?
– С ума сошел? С другой стороны долины!
– Ага, – сказал я и чуть переместил длинный ствол, чтобы дуло смотрело на другой конец обширной поляны, которую Фицрой назвал долиной.
Справа собачий лай все громче, наконец из-за деревьев выбежали самые ленивые олени и целое стадо кабанов, а за ними загонщики с собаками на длинных поводках.
Те в таком азарте рвутся вперед, распахнув пасти и высунув длинные языки, что гребут лапами землю. Туго натянутые веревки вот-вот лопнут, потому сами загонщики бегут, откинувшись назад всем корпусом.
Фицрой сказал с беспокойством:
– Что-то охотники запаздывают…
Я лег поудобнее и прильнул к окуляру, но слишком большое увеличение, надо сбавить, изображение слишком прыгает, торопливо повернул колесико, а другой рукой рычаг, восстанавливая резкость…
Фицрой буркнул с сочувствием:
– Нелегкое это дело?
– Быть человеком? – спросил я. – Хуже некуда.
– Есть, – возразил он.
– Что?
– Быть колдуном, – сообщил он. – У тебя вот руки трясутся.
– Это я кур крал, – признался я.
– Зачем?
– Нравится, – сказал я. – Что-то в этом есть такое, нарушительное… А человеку всегда надо что-то да нарушать, иначе он и не человек. Точнее, не мужчина. Женщины нарушать не любят, хотя иногда решаются. А мы просто обожаем…
– Это да, – согласился он. – Ого, вот они!..
Глядя поверх прицела, я увидел, как с другой стороны стены леса распахиваются кусты, кони выметываются разгоряченные, в седлах празднично вопящие всадники, молодые и немолодые лорды, их слуги и прочие спутники, вплоть до поваров.
– Охотники, – пробормотал он презрительно, – мне как-то пришлось одного знатнейшего лорда сопровождать… Никак он не мог ничего подстрелить, хотя лук у него был лучший во всем королевстве!..
– Ну-ну, – сказал я. – Дальше.
Он махнул рукой.
– Я взял заячью шкуру, натянул на кота и посадил под куст. Мой лорд увидел, начал подкрадываться, да так близко подошел, что заяц бы давно убежал, а коту что, сидит себе и мышей высматривает. Ну, прицелился мой горе-охотник, спустил стрелу… И хотя где-то шагов с десяти, но ухитрился только по носу бедную зверюшку щелкнуть.
– Ух ты, – сказал я, уже догадываясь, что дальше.
– Вот-вот. Заяц этот мявкнул страшным голосом, прыгнул на дерево и мигом взбежал на самую вершину!.. Мой лорд бросил лук и всю дорогу бежал до своего зам-ка, даже позабыв, что прибыл на коне… Эх, где же король, не зрю…
– Не высовывайся, – напомнил я.
– Не заметят, – успокоил он. – Ты какую-то совсем колдовскую одежду мне сосватал! Ее не только ничем не рассечь, она еще и цвет меняет, как жаба какая-то…
– Жабы цвет не меняют, – просветил я. – Они всегда гордо-зеленые! Кроме тех, что красные, оранжевые, багровые и прочие. Все равно не слишком уж, камуфляж может и подвести.
– Каму… камуфляж?
– Маскировка, – пояснил я. – Колдуны часто им пользуются. Прикинуться чем-то куда проще, чем сделаться невидимым. Сейчас ты зеленый, как эти листья, а когда прижмешься вон к тем камням, будешь как камни… Ого, это уже интересно!
Из-за деревьев показывались новые крохотные всадники, я на всякий случай посмотрел в прицел, там крупным планом мелькнули лица свиты, затем я рассмотрел короля Антриаса, а рядом с ним регент Ригильт на крупном буланом жеребце.
– Там и будут ждать, – сказал Фицрой убежденно.
– Какая же это охота, – буркнул я. – Убийство братьев меньших…
Он покосился на меня в изумлении.
– Королевская!.. Неужели королям, как нам с тобой, гоняться за зверьем по лесу?
– А что, заморятся?
– Не по-королевски, – заявил он. – Загонщики сейчас завернут все, что спугнут, и погонят всех, кого подняли, прямо на этих… Все правильно! С доставкой.
– Чтоб не перетрудились, – сказал я. – Ладно, для нас даже лучше.
– Чем? Ах да…
Я прислушался к себе, блин, да я почти спокоен, хотя и есть некий мандраж, но это не страх, скорее прилив адреналина. Ну нет во мне священного ужаса, что смотрю на человека через оптический прицел, а когда надавлю на спусковую скобу, то тяжелая стальная пуля с огромной силой либо грудь пробьет насквозь, либо череп разнесет…
– Сколько же в человеке от питекантропа, – пробормотал я. – То-то я так себе нравлюсь, когда смотрю в зеркало.
– Пите… кантропа? – переспросил Фицрой.
– Эти такие химеры, – объяснил я. – В глубокой древности. Говорят, наши славные предки с ними баловались в походах, когда женщин под рукой не было.
Он хмыкнул.
– В походах можно. И не только с химерами. Чего ждешь?
– Начала охоты.
– Она уже идет!
– Не то, – пояснил я. – Лучше это сделать в заварухе, когда… в общем, сам понимаешь, чтоб больше неясностей.
– Не понял, – ответил он, – но это неважно. Главное, чтоб началось! Ты их всех перебьешь?
– Какой кровожадный, – заметил я.
– Что, пожалел?
– Нет, – ответил я честно, – но воздействие должно быть минимальным. Тогда это красиво, возвышенно, эстетично.
Он поморщился.
– Слишком ты непонятный.
Глава 4
Собачий лай приближался, кусты на дальней стороне начали распахиваться, на полянку выбежали олени, стадо диких свиней во главе с громадным вепрем.
Все понеслись со всех ног через открытое пространство, стремясь поскорее нырнуть в спасительную чащу, и тут торжествующие охотники выбежали навстречу. Половина лордов выставила перед собой копья, король Антриас с громадной секирой в руках соскочил с коня и загородил дорогу вожаку стада свиней…
Я не отрывал взгляда от герцога, тот уже пеший с копьем в обеих руках встал на пути крупного оленя. Глупое животное метнулось прямо на острие, с хрустом рвущихся мышц насадило себя до половины копья, но древко сломалось, олень всей массой свалил герцога на землю.
Ригильт упал под звериной тушей довольно умело, обломок копья моментально выпустил, как только оно хрустнуло, выхватил из ножен длинный кинжал и точно вонзил оленю в левый бок по самую рукоять.
Фицрой довольно крякнул и потер ладони, мастерский удар прямо в сердце оценит и похвалит любой охотник.
Я дышал ровно, и когда Ригильт на пару секунд замер под оленем, нажал на курок.
Фицрой охнул, я сам не ожидал, что верх черепа герцога слетит в тот же момент, как голова умирающего оленя ткнется в грудь регента.
– Красиво, – прошептал над ухом Фицрой, – даже поэтично… Какие брызги, вон даже по дереву стекает кровь!
– Рога точно на морде, – сказал я. – Даже лучше, чем задумывал… Нам везет.
– Бей остальных? – предложил он.
– Уходим, – велел я. – Мы же красивые.
Он вздохнул.
– Я бы не утерпел…
– Думаешь, – спросил я, – мне их жалко?.. Не забудь чаши и бурдюк. Там что-то осталось?
Пока я складывал винтовку и закутывал в тряпки, прежде чем сунуть в мешок, он собрал чаши и бурдюк, связал в узел и понесся вниз с холма. Когда я сбежал за ним следом, он уже вывел коней из-под низких ветвей, держа под уздцы.
– Спасибо, – сказал я. – Уходим, но на рысях, на случай, если кто увидит.
Он кивнул, и обратную дорогу весело рассказывал истории, горланил песни, всяк увидит, что едут двое подвыпивших лордов от одних женщин к другим и ничего их больше не интересует.
Не знаю, что со мной, чувствую себя прежним, ничто не изменилось, но я убил и вот теперь, как ни копаюсь в себе, ну никак не чувствую в себе душевного надлома. Может быть, этих душевных надломов вообще не бывает, а это один из способов, чтобы на халяву получать заботу от государства, отдыхать в лучших санаториях под присмотром лучших врачей и сексапильных медсестер?
А что, психиатры тоже заинтересованы поддерживать придуманный ими «синдром войны». Это же большие заработки, расширение клиентуры, возможность купить более дорогую машину, дворец на Цейлоне, открыть еще один счет в банке…
Общество же, если даже и заподозрит неладное, постесняется пикнуть, правозащитники тут же набросятся с упреками. Вот так и нежатся побывавшие в горячих точках, якобы избавляясь от кошмаров.
А я, что я?.. Я человек в меру честный, если никаких душевных надрывов не испытываю, то и говорю, что не испытываю. Потому что пока еще не хочу на покой и в санатории, мне здесь начинает нравиться.
Что-то в этом есть древнее, настоящее, когда питекантропы растоптали австралопитеков и захватили мир, а спустя какой-нибудь жалкий миллиончик лет их самих растоптали кроманьонцы… Я тоже чувствую себя кроманьонцем, что улучшает человеческую породу, хотя, может быть, я уже тот, кто и самих кроманьонцев сотрет с лица земли ради более совершенного человека, а стереть с лица земли лучше всего силой, это надежно…
– Сделаем мир лучше, – пробормотал я.
Фицрой оглянулся, сказал бодро:
