Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор
Напоследок я заглянул в огромный городской парк. В Берлине он разбит прямо в центре города. Когда-то здесь были охотничьи угодья курфюрстов; но неугомонный Старый Фриц, как и я, не любивший охоту, при реконструкции города сделал из заповедника городской парк, получивший название Тиргарден. Здесь прогуливалось немало местных жителей, одетых опрятно, но скромно. В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и экономны: самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел немало явно состоятельных людей, прогуливавшихся в настолько старомодной одежде, что она казалась сшитой ещё в первой половине прошлого столетия. Конечно, преемники Старого Фрица жили много расточительнее и пышнее своего великого предшественника; однако даже придворные его держались по большей части фридриховской «старины». Впрочем, я видел и немало хорошо одетых молодых людей, а в уборе дам был заметен вкус.
Обозревая Берлин, я невольно задумался над давно волновавшей меня темой реконструкции Москвы. То хаотичное переплетение улиц и тупиков, смешение средневековых и вполне современных построек, что я видел в дни коронации, явно не отвечало требованиям нового времени. А уж как выглядит Кремль — это просто слёзы! Кстати, и по части «ароматности» воздуха Москва тоже не сильно превосходит Берлин. Особенно явственно это ощущается весной, когда скопившиеся за зиму фекальные массы, оттаяв, начинали дружно преть в переполненных нужниках. Определённо, нашей древней столице нужна реконструкция; надобно по возвращении из Европы заняться хотя бы составлением Генерального плана!
После обеда мы прошли в Королевскую библиотеку на Оперплатц (Оперной площади) на улице Ундер-ван-Линден. Она огромна — и вот главная характеристика этого здания! Гигантское четырёхэтажное строение размером с Гатчинский дворец, которое берлинцы почему-то называют «Комодом» и очень им гордятся. Здесь, как мне сказали, имеется более 150 тысяч томов, из них добрая треть — древние рукописные манускрипты. Признаюсь, пока я глядел на это здоровенное сооружение, во мне «взыграло ретивое», и я решил непременно устроить подобные библиотеки в России. Две — одну в Петербурге, другую в Москве. Или даже три — в Петербурге, Москве и Киеве. А может, даже пять — ещё в Казани и где-нибудь в Сибири…
Тем временем мы оказались внутри. Мне показали старые, наиболее ценные тома: моё внимание привлекло богатое анатомическое сочинение с изображениями всех частей человеческого тела, причём, на мой дилетантский взгляд — чрезвычайно точными. Говорят, Фридрих Великий когда-то заплатил за этот альбом семьсот талеров! Затем мне показали много восточных рукописей, на которые я, правда, едва взглянул — такого я успел наглядеться в Петербурге, когда Бонапарт привёз из Персии огромное количество всяческих диковинок. Напоследок, показали мне еще «Лютеров манускрипт», но я, даже зная немецкий язык, почти совсем не мог разобрать его, — так сильно отличался язык рукописей того века от привычного мне современного.
Разумеется, мы находились здесь не только ради развлечения.
— Ваше Величество, — волнуясь, и оттого немного бледнея, произнёс Бонапарт, — я полагаю, что эти культурные сокровища следует вывезти в Петербург! Нам следует использовать их, как залог для выплаты наложенной на Пруссию контрибуции!
Я задумчиво обозрел древние фолианты. Когда-то мы вывезли огромную библиотеку из Варшавы; отчего же не сделать того же самого в Бранденбурге?
— Пожалуй, вы правы, — наконец одобрил я предложение генерала — тем более что книги, в отличие от квадриги Бранденбургских ворот, не надо снимать со стофутовой высоты… Давайте отберём самые ценные тома и по описи отправим в Петербург; заодно можно занять наши учёные умы изучением и переводами текстов!
Дав соответствующее поручение Толю и оставив, наконец, библиотеку, под конец дня мы посетили берлинский зверинец. Он простирается от Берлина до Шарлоттенбурга и состоит из разных аллей: одни идут во всю длину его, другие поперек, третьи — по диагонали. Мне очень понравились в этом зверинце длинные аллеи, состоящие из древних сосен; мрачность вечнозелёной хвои этих могучих деревьев производила в душе посетителя настоящее благоговение перед могущею силой природы. Лучезарное солнце, щедро заливавшее землю золотистым светом, здесь отступило; всё померкло вокруг. Только вдали, при выходе из аллеи, виден был всё тот же радостный солнечный свет…. Глядя на него, я невольно вспомнил то ослепительное сияние, что поглотило моё прежнее тело и весь известный ранее мир, чтобы привести меня сюда. Сумею ли я предотвратить такое развитие событий, или титанический маятник истории, несмотря на все мои усилия, всё равно вернётся к своему неумолимому ходу, равнодушно игнорируя мои слабые потуги?
Впрочем, ладно; довольно меланхолии! Сделаю, что смогу, и будь, что будет!
Ближе к выходу из зверинца мы увидели островерхие крыши — расчётливые немцы устроили здесь множество «кофейных домов». Мы со спутниками зашли в один из них, чтобы утолить жажду. Я выбрал белое пиво, и остался крайне им недоволен. Увы, до знакомого мне бельгийского «хугардена» берлинским пивоварам этого века оказалось страшно далеко!
Пока мы прогуливались по Берлину, мне подготовили комнаты во дворце Шарлоттенбург. Это летняя резиденция прусских курфюрстов, подобная нашему Царскосельскому дворцу; строились они почти одновременно, и также, как Екатерининский дворец, Шарлоттенбург несколько раз перестраивался, что сильно сказалось и на внешнем его облике, и на планировке.
Дворец мне ожидаемо не понравился. Я вообще не люблю барокко, а здесь столкнулся с худшим из его вариантов. От обилия деталей, позолоты, орнаментов и дорогих обивочных тканей со сложным рисунком буквально рябило в глазах! В некоторых комнатах я просто не мог находиться — мне казалось, что я сейчас сойду с ума от изобилия мелких и ярких деталей. Но особенно доставлял неуловимо-тонкий, но навязчивый запах мочи, буквально пропитавший интерьеры.
— Отчего тут так скверно пахнет? — не удержался я от вопроса.
Сопровождавший нас гофмейстер дворца, герр Фитцбах, поначалу смешался от такого неприличного вопроса, а затем очень иносказательно пояснил, что это «следы невоздержанности придворных».
Короче, как оказалось, во всём дворце нет ни одного туалета. Хозяева пользовались ночными вазами и «ретирадными креслами», а о посетителях никто не позаботился; поэтому они опорожняли свои мочевые пузыри, где придётся. Запах такого рода чрезвычайно въедлив, и не всегда удаляется даже мощными химическими средствами; что уж тут говорить про 18-й век!
В общем, я решил, что не задержусь в этом душном дворце, благо был еще Сан-Суси. Впрочем, кое-что полезное удалось обнаружить и в Шарлоттенбурге. В одной из комнат оказалась огромная коллекция китайского фарфора. Даже мой неискушённый взгляд обнаружил вазы времён династии Мин; впрочем, большая часть представляла собой искусно выполненные копии саксонского фарфора.
— Вот это вот, пожалуй, стоит взять в счёт репараций — заметил я генералу Бонапарту.
Заслышав это, добрый герр Фитцбах буквально разрыдался! Как оказалось, Фарфоровый кабинет (так называлась эта комната) уже был страшно разграблен в 1760-м году, после взятия Берлина русскими и австрийскими войсками, и долго восстанавливался. Последние предметы поступили с фабрики буквально в прошлом году; и вот,всё это снова ждёт разорение!
Что тут скажешь? А la guerre comme à la guerre!
* * *На следующий день я переехал в Потсдам, во дворец Фридриха Великого, знаменитый Сан-Суси. Поначалу мне не хотелось уезжать так далеко от Берлина, ведь если мне понадобится вернуться в город, это потребует добрых полдня. Но затем я подумал — да какого чёрта? Те, кому я нужен, сами сюда приедут.
Сан-Суси ожидал меня, стоя посредине огромного зелёного парка. Это небольшое, но уютное одноэтажное строение сразу же приглянулось мне, понравившись много больше Шарлоттенсбурга. Сам дворец устроен на вершине пологого холма, что позволяет видеть весь город и широко разливающуюся перед городом реку Хафель. Во дворце мне показали его библиотеку, состоявшую из английских, французских и немецких книг — покойный король, как и наша Екатерина, дружил с Вольтером и имел репутацию «философа на троне». Вкус его чувствовался во всём: очевидно, он желал соединить здесь простоту с великолепием. По меркам других виденных мною дворцов, одноэтажный Сан-Суси поначалу мог показаться маленьким и низким, но, внимательно вглядевшись в его гармоничный экстерьер, всякий назвал бы его просто прекрасным!
