Рейд за бессмертием - Greko
Я подчинился шестилетней девочке. Ел кашу из её рук, вспоминая станицу Прочноокопскую, себя, только что вырвавшегося из лап смерти, свою любимую жену, которая вот так же кормила меня с ложечки, с таким же суровым и сосредоточенным выражением лица. Потом Тамара сказала, что все равно меня убьет.
«Даже интересно, — подумал я, — и Ника сейчас фыркнет?»
— Я рада, что ты живой! — сказала девочка, подавая мне очередную ложку.
«Слава Богу! Не как Тамара»
— Потому что жену твою жалко! Из-за такого плохого воина могла столько горя получить!
«Не, поспешил с выводами. Такая же! А, может, и Тамару переплюнет!»
… С роспуском Чеченского отряда моя командировка завершилась. Можно было с чистой душой отправляться в свой полк. На мое счастье, объявился отличный попутчик. Поручик Дмитрий Алексеевич Милютин получил задание от Граббе в Тифлисе и предложил стать моим спутником. Юный офицер, всего 23-х лет отроду, но уже выпускник Академии Генштаба, получивший ранение в Чечне во время майской экспедиции, он был серьезен не по годам и производил впечатление надежного товарища. 20-го сентября мы выехали из Внезапной.
Все сложилось просто идеально. Нам в сопровождение назначили роту карабинеров Куринского полка, возвращавшуюся в Грозную. Ту самую, в которой служил унтер-офицер Девяткин и опекались двое мальчишек из Ахульго. Суммен-Вероника могла оставаться под женским присмотром все время трудного перехода. Далее, как я и обещал Васе, лезгинка-кормилица останется при маленьком Ваське. Моя воспитанница перейдет под опеку Платона. Денщик уже нахватался от кормилицы навыков обращения с ребенком женского пола и не впадал в оцепенение от просьб Ники.
Поход до Грозной прошел без эксцессов. Чеченцы присмирели после известия о гибели Ахульго. Набеги, если не исчезли, то заметно уменьшились. На крупный отряд никто не решился нападать. Даже выстрела из засады в нашу сторону ни одного не раздалось.
Грозная, на мой взгляд, не соответствовала своему названию. Как крепость серьезно запущена, форштадт не прикрыт, улицы пыльные и грязные. Безлюдно. Даже прибытие в расположение изрядно поредевшей роты не внесло особого оживления. Скорее плач и стенания в солдатской слободке.
Унтер-офицер Девяткин моментально исчез, пообещав прийти попрощаться. Я ломал голову над транспортом. Хотелось раздобыть тарантас. Но бывалые офицеры меня просветили, что до Назрани придется двигаться верхом. Ни много ни мало — 84 версты. Это если ехать напрямик. А если на телеге в объезд, выйдет и все 200.
— Сможешь на лошади доехать? — уточнил я у Платона.
— Гонял в детстве коней на водопой. Без седла. Бог даст, как-нибудь справлюсь.
Милютин меня торопил. Делать нечего, верхом так верхом. Я с тревогой думал о том, как выдержит такой переход ребенок. Мне с моими руками, которые заживали хорошо, но еще не были здоровы, не довезти на коне малышку. К моей радости, Дмитрий Алексеевич отважно вызвался взять на себя столь важную миссию.
Отправление было назначено на 23-е. Нам выделили туземный конвой — сорок человек с двумя офицерами.
Перед самой отправкой прибежал Вася. Пожелал мне счастливой дороги и обратился с просьбой:
— Ваше Благородие! Не откажите привет в Тифлисе передать. Квартирует в немецкой колонии небольшая семья — дама с верным человеком. Дама вся из себя как есть благородная особа, но душевная. А ее человек — дружок мой закадычный, хоть и алжирец.
Я от удивления даже спрыгнул с лошади, на которую только что забрался с помощью Платона.
— Тамара⁈ Бахадур⁈
— Да неужто вы их знаете?
— Как же мне их не знать, коли Тамара жена моя, а Бахадур — лучший друг на свете⁈
— Ну, дела! Бывает же такое! Вы им передайте, пожалуйста, от меня привет и скажите, что у меня все хорошо.
— Непременно передам! Выходит, это ты, кто мою жену из Поти до Тифлиса провожал?
— Конечно, я! И Лосев, поручик наш, и Руфин Иванович! Эх, кабы знали они, непременно примчались бы с вами познакомиться. Очень их Тамара Георгиевна очаровала!
— От всех передам приветы. И, кстати, больше Тамара не живет у немцев. Будешь в Тифлисе, найди гостиницу «Пушкинъ». Там жену мою спросишь. И Бахадура там найдешь.
По-моему, при этих словах Милютин навострил уши, но постеснялся что-либо спрашивать.
Вася мялся, не зная, что делать. Я пришел к нему на помощь. Обнял крепко. Полез за бумажником. Вынул несколько десяток, даром что было что вынимать. Сохранились денежки в обозных вьюках, не достались чиркеевцам, в отличие от моих револьверов.
— Я, Вася, не знаю, как тебя отблагодарить. Головой своей из-за меня рисковал. Дорогого стоит такая услуга, — увидев уже готовое сорваться с его уст возражение, поспешил его остановить. — Знаю, знаю, что нельзя за такое деньгами откупиться. Сам бы не принял. Эти деньги не тебе. Для детишек, которых ты спас и которых в Грозную в целости доставил.
Девяткин согласно кивнул. Принял ассигнации. Даже прослезился. Выходит, крепко ему в душу дети запали. Трудно ему будет дальше служить.
Офицеры, которые собрались в Ставрополь через Моздок, но выезжавшие в одно время с нами, умилились. Тоже полезли в карманы. Вскоре пачка денег у Девяткина существенно разбухла.
Так он и стоял в воротах крепости, прижимая к груди подарок, глядя нам вслед. Я обернулся перед поворотом у леса. Помахал рукой на прощание. И Васе, и Грозной, и Чечне, и снежным Кавказских хребтам. Век бы не видать этот страшный край!
[1]Фельдъегерь с поздравительным рескриптом прибыл 14-го сентября. Удивительно быстро работала личная императорская почтовая служба. Всего три недели между победой над Ахульго и письмом царя о наградах.
[2] Удивительная история, если подумать. Дорого она обошлась русским в Дагестане. Чиркеевцы уклонились от выполнения договора. В скором времени аул станет штабом Шамиля. После кровавых событий 40-х-50-х гг. селение будет разрушено и отстроено заново вернувшимися жителями.
Глава 9
Вася. Крепость Грозная, октябрь 1839 года.
Вася еще долго стоял, глядя вслед уезжавшему поручику Варваци. Уже не удивлялся стоявшим в глазах слезам. В прошлой своей жизни знал, такого бы с ним не случилось ни за что. Все эти сантименты были Васе Милову — побоку. И не сказать, что сердцем был ожесточен. Нормальное сердце. Радость и восторг вполне воспринимало. Но и только. Хорошо, если все хорошо! Слезы-то чего лить? А тут вот стоял Девяткин и радовался слезам.
«Надо же! — думал, не переставая удивляться. — Какая судьба! Ведь, все время думал о том, чтобы хоть
