XVII. Мечом и словом Божьим! (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович
— Я не помнит ли господин, какой наказ я давала, когда вручала вам сию склянку? Три капли на стакан вина! Три капли, господин! И даже они могли навсегда повредить разум принявшего их. А тут целая склянка! Да он теперь до конца жизни останется таким, каким вы его сделали. И это ему еще повезло, что жив!..
— Но он кукарекает! — возмутился я. — Хотя бы рычал, словно пес. Но кукарекать… это недостойно дворянина!
— Вы хотите, чтобы он перестал кукарекать и начал рычать? — изумилась Лулу.
— Я хочу с ним поговорить — первый наш диалог окончился раньше срока. Он знает много секретов, которые мне хотелось бы из него вытянуть. А тут даже пытка не поможет. Если человек считает себя молодым петушком, да еще довольно странным петушком, который даже кукарекать хочет на свой лад, что мне делать?
Ведьма встала на деревянные доски пола, даже и не подумав накинуть на себя хотя бы легкий пеньюар. Она была обнажена и невероятно красива. Длинные рыжие волосы плавно струились по ее плечам, доходя до пояса. Она не прикрывала ни грудь, ни кучерявый треугольник волос на лоне, давая мне возможность насладиться видом ее тела, все еще молодого и аппетитного. И даже отсутствие левого клыка ее не портило, а добавляло шарма.
— Есть у меня еще одно зелье, — наконец, задумчиво молвила она, и все же начала одеваться. — Вот только скажу одно: лучше оставаться молодым петушком навсегда, чем выпить содержимое второй склянки…
— Поговорить с ним я смогу? — сейчас меня интересовало лишь это.
— Сможете, господин… разум его прояснится… вот только через какое-то время господин д’Атос повредится умом уже навсегда. Но перед этим он сделает все, что вы ему прикажете. Одно ваше последнее поручение! И выполнит он его даже против собственной воли!
Ого! Да у меня появится свой раб лампы, хоть и на единственное желание. Отличная новость!
— Тащи свой препарат, моя прелесть! — хищно улыбнулся я. Планы на вечер стали более определенными.
Через три четверти часа мы с д’Артаньяном уже въезжали в ворота Бастилии, показав бумагу с печатью от епископа де Бриенна.
Крепость-тюрьма была построена почти три века назад в 1370–1381 годах, и первоначально использовалась как обычная крепость. Изначально название «Бастилия» означало обычную «бастиду» — то есть небольшое укрепленное селение, с валом и башнями против внезапных нападений. И лишь спустя столетие, когда в крепости сначала заключили, а потом обезглавили герцога де Немура, устроившего заговор против короля, Бастилию стали использовать как тюрьму для содержания государственных преступников. Кто только не побывал в этих стенах, начиная от философов-вольнодумцев, и заканчивая особами королевской крови. Само слово — Бастилия наводило ужас на любого француза, независимо от того, был он законопослушным или нет.
Комендант тюрьмы, почтенный мэтр Бомарже, купивший патент на это место за огромные деньги, встретил нас лично. Был он низковат, полноват и трусоват, но наше право находиться в стенах Бастилии не оспаривал, как и право на разговор с преступниками… в любом виде, хоть мирно, а хоть и на дыбе.
— Как там дела у леди Карлайл? — спросил я без особого интереса. Миледи пытать я не собирался, а по собственной воле из нее ничего не вытащить.
— Я определил ее в лучшую комнату, — словно хозяин дорогого отеля улыбнулся Бомарже, — кормят госпожу отменно. Вот только она очень… как бы это сказать помягче…
— Ругается?
— Не то слово! Богохульствует! Грозится карами! Обещает лично отрезать мне… хм… мужское достоинство и прибить его к воротам! Представляете, ваша милость?
Я даже рассмеялся. Люси была в своем репертуаре.
— На вашем месте, мэтр, я бы всерьез отнесся к ее угрозам. Леди — женщина с крепким характером и прекрасной памятью.
Бомарже погрустнел, взгляд его затуманился.
— Но! — продолжил я, для наглядности подняв указательный палец к небу. — Я не допущу, чтобы она причинила вред вам или кому-либо иному. Поверьте мне, она вряд ли выйдет из этих крепких стен!
Стены самой крепости выглядели весьма мощно, как и двор, окруженный высокой стеной, как и охрана, состоявшая из опытных солдат, которыми командовали несколько сержантов. Бомарже же, как комендант, отвечал скорее за то, чтобы его подопечные не умерли от голода, холода или прочих неприятных вещей раньше положенного королем и судом срока. А если некоторые сходили с ума, что же, на все воля божья, тут ничего не попишешь.
После моих слов мэтр слегка повеселел и лично проводил нас полутемными, сырыми коридорами к нужной камере. Д’Артаньяну тут не нравилось, взгляд его был мрачен, кулаки сжаты. Он постоянно дергал плечами, сам того не замечая. Думаю, бравый гасконец физически не переносил даже мысли о том, чтобы оказаться в подобном месте. Он слишком любил свободу, и сама идея, быть заточенным в глухой каменной коробке бросала в дрожь его быстрый разум. Наверное, тюрьма — единственное, чего мог бояться лейтенант. К прочим вещам, включая собственную смерть, он относился флегматично.
Помимо Бомарже с нами шел тюремщик, позвякивая крупной связкой с ключами. Он-то и отпер дверь одной из камер, ничем не примечательной на вид.
— Я подожду вас снаружи, ваша милость! — сказал комендант, и мы с д’Артаньяном вошли в камеру, дверь за нами с глухим стуком захлопнулась, я услышал, как ключ повернулся в скважине. Гасконца вновь передернуло.
Камера не выглядела тюрьмой в самом неприглядном свете этого слова, хотя, несомненно, ей являлась. На полу лежал толстый ковер, в углу стояла кровать, в другом — стол с письменными принадлежностями и графином с водой, небольшое зарешеченное оконце давало достаточно света, чтобы писать.
Вот только постоялец сей гостиницы хотел совсем иного.
— Кой-кой-кой! — приветствовал нас Атос, склонив голову чуть набок.
Он сидел на корточках посреди комнаты и смотрел на нас. Мне стало не по себе. В конце концов, именно я довел этого человека до подобного состояния. Впрочем… он сам виноват. Продался испанцам за графский титул. Предатели во все времена кончали плохо. Их ненавидели свои, и презирали чужие. Жаль, что образ благородного графа де Ла Фер столь разительно отличался от действительности.
— Будем его пытать? — с сомнением в голосе поглядел на меня лейтенант, не знавший о наличии у меня новой склянки. — Но он же невменяем! Или притворяется?
— Кой-кой-кой? — мне показалось, или в голосе Атоса тоже проскочили вопросительные интонации.
— Попробуем обойтись без пыток, — я достал склянку и слегка взболтал ее. Осадок, поднявшийся со дна посудины, сделал цвет жидкости бардово-красным.
Лейтенант шагнул назад, широко распахнув глаза. Зелья моей личной ведьмы — это было второе, чего он боялся в жизни. Стать подобным д’Атосу было еще хуже, чем оказаться в Бастилии.
— Подержите-ка его, шевалье!
Процедура была знакома всем присутствующим. Гасконец крепко схватил вяло сопротивляющегося Армана за руки, я разжал ему зубы кинжалом и влил новую дозу. Вот так делаешь из былого товарища законченного наркомана собственными руками!
— Отпускайте!
Д’Артаньян охотно выполнил приказ и отступил обратно к двери, настороженно поглядывая на Атоса. Я, признаться, и сам не знал, чего ожидать от зелья в этот раз. Уж очень эффекты снадобий Лулу были непредсказуемыми.
Испанский граф замер посреди камеры. Зрачки его глаз закатились, с уголка губ стекала струйкой слюна, кулаки сжимались и разжимались, все мышцы напряглись, вздулись вены на лбу и шее, лицо побагровело.
Ба! Да его сейчас удар хватит!
Я подскочил к столу, схватил графин с водой и плеснул его содержимое прямо в лицо Атосу. Это подействовало. Лицо Армана постепенно стало приобретать нормальный цвет, а глаза обрели осмысленное выражение.
Еще через полминуты он прохрипел:
— Кой…кой… тьфу! Где я? Что произошло, барон? Последнее, что я помню, это нашу схватку в лесу…
— Вы в Бастилии, обвиняетесь в государственной измене, и будете, скорее всего, казнены путем отсечения головы мечом. Если же предварительно вас лишат дворянского титула, то просто повесят на потеху парижской публике, — обрадовал я его свежими новостями.
