Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Прозоров Александр Дмитриевич

– Проездом, – хмыкнул Егор. – Заглянул в детинец, смотрю – никто из князей не встречает. Тиун ваш, старик, сказал, где искать.

И все равно, подростки до конца не верили, поверили только ближе к вечеру, когда, вернувшись в местный кремль, в палаты свои белокаменные, увидели богато разодетую и до зубов вооруженную дружину! А какие были у дружинников кони! Не кони – птицы, орды! Оба княжича завистливо облизывались, примерно как современные подростки на какую-нибудь «Феррари». Пришлось пару жеребцов подарить.

– Ой, великий князь! Неужто взаправду подарите?

– Сказал же – подарю! Вот прямо сейчас.

– А… каких именно?

– Каких сами выберете! – поднявшись с золоченого – полагавшегося по статусу – кресла, Егор по-отечески обнял обоих парней за плечи. – А ну, пошли, пошли, не стесняйтесь!

Во время пира сели и в карты, Вожников живо научил княжичей подкидному дураку, преферансу и «тысяче», оба братца в этом смысле оказались учениками талантливыми, все схватывали на лету, и младший ни в чем не уступал старшему.

Все неделя, отведенная Вожниковым на обаяние княжичей, пролетела быстро, и не впустую! Каждое утро начиналось с тренировки, затем все трое шли кататься на лодке или лошадях, вечерами пировали, играли в карты, к коим быстро пристрастили и княгиню-матушку, беседовали обо всем. Малолеткам было лестно – как же, сам великий князь с ним разговоры ведет, слушает внимательно, как родной отец, князь Юрий Дмитриевич, не отмахивается, недорослями безмозглыми не обзывает.

О разном говаривали, и о странах иных, и о Новгороде, о Москве, об Орде и обычаях ордынских, и девках, конечно же – тут уж княжичи, в отличие от выдумавших особую средневековую мораль советских историков, особо не стеснялись, хвастались напропалую, правда, речь шла о гулящих девках, знамо дело, не о княжнах, не о боярышнях.

Зашел как-то разговор и о вещах куда более серьезных – о земельных владениях, о наследстве. Дмитрий Юрьевич хвастал, что батюшка вроде бы как обещал ему в удел Звенигород, а Василию – Углич.

– Конечно, с вашего, великого князя, согласия, – поспешно добавил Василий.

– Да уж спорить не буду, – заверил Егор. – Может, и сам вам удел подкину.

– Вот-вот, хорошо бы! – пригладив непослушный вихор, Дмитрий перекрестился и затряс головою. – А мы уж не подведем!

Дядьку своего, московского князя Василия, племяннички откровенно презирали, как и кузена, тоже Васю, будущего Темного.

– Не князь, а какая-то рыбина! Скользкий, себе на уме, – горячился Дмитрий. – Да и Васька малый таков же. По уму – батюшка наш, князь Юрий, Москву бы должен наследовать, коли Василий милостию Божьею помре.

– Вот-вот, – Вожников поднял кубок повыше. – Москву, а не Нижний! И почто только батюшку вашего туда понесло? Может, подбивал кто? Подзуживал?

– Ага, его подобьешь, как же!

Юрий Дмитриевич, звенигородский и галицкий князь, в тяжелом чешуйчатом панцире, с непокрытою головою, опираясь на меч, стоял на высоком холме над Унжей-рекою, с удовлетворением осматривая собственный флот – мощные ладьи-насады, полные воинов, готовых умереть за своего господина. По крайней мере, хотелось в это верить – что готовы… Конечно, ежели б был супостат, вот татары бы или еще кто, как вот не так-то и давно, к примеру, Едигей. Нижегородские же князья, честно говоря, супостат слабый, да и не они нападали первыми. Конечно, князь потратил немало денег для того, чтоб раскрасить образы врагов – Ивана и Данилы Борисовичей – самыми черными красками: и злодеи-то они, и Едигею вроде как помогали, когда он русские земли громил, и постоянно людишек воинских посылают, нападают, гадят исподтишка, хотят все галицкие земли под себя подмять, вот-вот нападут – и тогда горе, горе! Вот за родную-то землицу и надобно нынче постоять, от злодеев оборонити.

Все словеса эти действовали уж на совсем зеленую молодежь, ратники постарше, поциничнее, предпочитали не патриотические призывы и словеса, а вещь куда более конкретную и приятную – деньги. Как человек умный и тоже не лишенный цинизма, Юрий Дмитриевич прекрасно понимал это, и деньги были обещаны сполна – добыча! Нижний Новгород на раздрай – на три дня, это сколько всего заграбастать можно! Тем более войско-то у нижегородских князей куда слабее!

Отражаясь в шеломах воинских, сияло над Унжей-рекой золотистое солнце, реяли на ветру разноцветные стяги, покачивались у причалов готовые вот-вот отчалить ладьи, на берегу, щетинясь длинными копьями, нетерпеливо гарцевали всадники кованой рати, латной тяжелой конницы, ничуть не уступавшей каким-нибудь ливонцам или иным рыцарям. Тут же, рядом, алела щитами пехота – закупы, рядовичи, холопы… большей же частью – просто бродники – желающие пограбить сброд, всякого рода тати, шпыни – отбросы. Этих-то было не жаль, и Юрий Дмитриевич намеревался пустить их на штурм городских стен первыми.

В войске имелись и пушки, и осадные башни, пороки-тараны и все такое прочее, к чему были приставлены хитроумные немецкие мастера-инженеры, услуги которых стоили очень даже немало. Да и вообще, содержание всей этой оравы ратников требовало таких денег, что военный поход за добычей был просто необходимостью! Да и вообще – легкая победоносная войнушка… типа как у поганых немцев – турниры. Кровушку разбодяжить, размяться, клинками помахать – показать себя, ратники же все – герои! А как это в мирное время покажешь? Нужна, нужна войнушечка – мать родная – уж без нее никак.

Никак – да. Но вот только голову-то сложить никому неохота. Добро б еще за родную землицу, а так… Не вышло бы, как в той пословице – пошли постричь, да вернулись стрижеными. Князь-то князем, да чем ближе к Нижнему, тем больше сомневались многие – а так ли уж беззубо тамошнее войско? Сомневались, но шли. Вернуться назад уж никак нельзя было – не родную же землю грабить? А пришлось бы – что кушать-то?

– Ну, и где вражины? – Юрий Дмитриевич обернулся к стоявшему чуть позади воеводе кованой рати. – Ты сказал – день-два.

– Так и есть, княже, – тут же закивал воевода, Кузьма Иваныч, роскошная, с рыжиной, борода его развевалась на ветру, словно боевое знамя, и столь же воинственно блестела на солнце обширная лысина.

Кузьма Иваныч тоже снял шлем, жарко, но самое-то главное – сам князь без шлема, вот если б князь шлем надел, тогда б и воевода, а ежели б господин берет немецкий надумал надети – так и воевода так же бы явился, в берете. Всяк должен знать свое место и господину во всем подражать, иначе никакого порядка не будет, а будет один хаос.

Внизу, выходя их леса к реке, вилась наезженная дорога. Ордынский шлях, обычно многолюдный, но ныне, по понятным причинам, пустынный. Впрочем, не совсем – из лесу вдруг выскочил всадник – на вороном жеребце, в легкой кольчужице, без шлема.

– Сотник наш скачет – всмотревшись, радостно сообщил воевода. – Евдоха-младой из разведной сотни. Посейчас и доложит – где там враги.

Юрий Дмитриевич пощипал бороду:

– Вовремя он… Ну, пущай докладывает, послушаем.

Взлетев на холм, молодой ратник спешился и, подбежав ближе к начальству, низехонько поклонился, аккуратно придерживая болтавшуюся у пояса саблю:

– Войско вражье идет, великий князь! На пустоши станом стало, рвы роют – токмо бы нас остановити!

– Рвы? – озаботился Юрий. – Хитро, ничего не скажешь. Знать, здесь хотят бой дать, к городу не пустить. А что на реке?

Сотник бодро тряхнул головой:

– На реке тоже все плохо! Ладей – сонмище, нижегородцы, похоже, и торговые ладьи с собой прихватили. Все с пушками!

– Это плохо, – Юрий Дмитриевич покривил губы тонкие губы и решительно махнул рукой. – Кузьма Иваныч, вели трубить поход! Рать судовая пусть вниз по реке идет, но не быстро, и покуда в бой не вступает… покуда мы пеших не разобьем! Нам же, и пешим, и конным, наоборот, поспешать надобно, покуда вражины рвы не выкопали, не укрепились.

– Слушаюсь, государь!

Поклонившись, воевода поспешно побежал к дожидавшимся поодаль сигнальщикам и вестовым – живенько распорядился, кулаком погрозил, замахал руками.