Корыстный интерес (СИ) - Ник Венджинс
— Вы там что, Библию изучаете?
— Не только Библию. И не изучаем, а корректируем. И вам, сонным слепцам, отдаём то, что выгодно нам. Поэтому и знаем первоисточники. Пойдём, скоро отплывать.
Акада хотела откусить пирожок, но, покрутив его в руке, передумала и брезгливо отдала Моте.
— Тогда возьми хотя бы яблоко, — смущаясь ещё больше, протянула она мне ярко-красный плод. — Не бойся, не у змея-искусителя купила.
— Хм, давай своё яблоко, Ева, — подколол её я, потому что сейчас Акада меньше всего походила на Еву. Но, по крайней мере, она хотя бы начала со мной разговаривать.
Капитан шхуны — мужик с накрученными прокуренными усами, цепким взглядом и обветренным лицом — оценил нашу скромную поклажу, взвесил в руке монеты, что я отдал ему, и махнул в сторону каюты.
— Располагайся. По пути помогать будешь. У меня один из матросов загулял, не пришёл, так что лишние руки не помешают.
Я согласно кивнул. Выбора-то всё равно не оставалось.
— А это что за хиляк такой? — фыркнул он в сторону Акады, голова которой была замотана чалмой, дабы скрыть её длинные волосы, а лицо измазано сажей. — С тобой путешествует?
— Да, это мой… — призадумался я, окидывая Акаду взглядом со стороны. Версия кровного родства никак не тянула на правду. Братьями мы совсем не могли считаться, даже сводными. Скрепя сердце, я выдал новую, неоговорённую заранее версию: — Это мой… приятель.
— Хм, да? — глумливо крякнул капитан судна. — И насколько приятен этот чумазый «приятель»?
— Я привык к нему.
— Понятно. Тогда держи паренька запертым в каюте. Уж слишком попа у него аппетитная.
Я выразительно посмотрел на Акаду, дескать, предлагал же другие брюки купить, а ты, дурында, выбрала в обтяжку!
Она виновато опустила взгляд и засеменила следом за мной, тащившим ящик с нашими хвостатыми попутчиками.
Два дня пути — два дня нескончаемого шторма, когда гигантские волны били нас так, что не оставалось никакой надежды на спасение. Моя спина уже отказывалась сгибаться и разгибаться, она просто одеревенела, и каждое движение давалось чуть ли не со слезами, пронзая тело острой болью, но страх погибели неизменно заставлял подниматься с кушетки и из последних сил вместе со всей командой сражаться с разбушевавшейся стихией.
В трюме была течь, палубу то и дело заливало так, что она превращалась в глубокий бассейн, а небо и море стали совершенно неотличимы друг от друга. Само судно наклонялось под углом 15–20 градусов к поверхности воды, иногда практически ложась набок, после чего нас мгновенно бросало ввысь, на самый пик волны, или вниз, под неё. И каждый раз, когда хлёсткая волна отступала, мы с трудом осознавали, что всё ещё живы. Собственно, мыслей в такие моменты не было вообще. Особенно на фоне усталости и полного бессилия.
На третий день, когда шторм превзошёл сам себя, нашу шхуну просто раздавило очередной волной. Скользя по мокрым доскам, падая, с трудом поднимаясь и захлёбываясь в ледяной воде, мне удалось добраться до каюты и открыть дверь. Там я успел лишь схватить ящик с животными одной рукой, а другой рукой вцепиться в перепуганную до смерти Акаду и привязать её к себе верёвкой, как нас сразу же выбило из каюты мощным потоком воды.
Вокруг всё шумело, уши глохли от грохота волн, грома и треска досок. Шхуна лопнула по швам, не выдержав натиска стихии. И когда перед глазами распахнулась древняя бездна… внезапно шторм прекратился.
Буквально за двадцать минут небо очистилось от туч, выглянуло утреннее солнце, и волны больше не открывали свои голодные чудовищные пасти, заглатывая обессиленных моряков.
Жалкие щепки — то, что осталось от шхуны, — плавали на поверхности, качаясь на всё ещё высоких волнах. За деревяшки хватались ослабевшие матросы. Никто никому не бросался на помощь, и если человек испускал дух, плавно скользнув с деревяшек в непроглядную пучину, его никто уже не провожал сочувственным взглядом. Все, кто выжили, из последних сил держались на волнах и смотрели только внутрь самих себя.
Ящик с псом и кошкой пришлось открыть и перевернуть. Мотя плавал вокруг него, а Маня, уже не мяукая, вцепилась когтями в доски и ошалевшими глазами безмолвно смотрела на воду.
Чалма Акады намокла и превратилась в тяжеленный тюрбанище. Протянув руку, я стянул его, и когда волосы Акады рассыпались мокрыми прядями, никто из матросов даже глазом не повёл — всем было не до удивления.
— Похоже, мы не сможем вернуться, — криво улыбнулся я Акаде. — Прости, красавица, что испортил тебе всю жизнь. Мне искренне жаль.
— Поцелуй меня, — вдруг попросила она.
— Это ты вовремя придумала, — не поверил я своим ушам.
— Пожалуйста, — произнесла она одними лишь губами, и я понял, что Акада сейчас просто отключится.
Сам не знаю почему, но, подплыв к ней вплотную, я с безмерной радостью и бесконечной тоской коснулся её посиневших, дрожавших от холода губ. Она ответила, со всей страстью прильнув ко мне, обвивая шею одной рукой, а второй слабо держась за ящик. Дальше всё произошло словно во сне: только я хотел обнять её за талию, как девушка выскользнула у меня из рук, стремительно погружаясь в бездну.
— Нет, нет!!! — закричал я.
Нырнув, я успел схватить её за волосы и вытянуть обратно. Мои пальцы не слушались, коченели… Ноги работали на автомате и скоро должны были бы перестать двигаться… мышцы на руках отказывались делать гребки и держать меня на поверхности, да ещё и с ношей… Закрыв глаза, я в отчаянии воскликнул:
— Ну что же ты, Риши! Сделай уже что-нибудь! Вы сейчас утоните!!! Воля, где же ты?!
«Это он к тебе…» — простонало Сердце, обращаясь к старинному другу.
«Не в этот раз, — откликнулась Воля. — Я сделала всё, что от меня зависело. Больше не могу».
«Тогда кто? Что же ты молчишь, Рассудок? Где твои выводы, где неординарные решения, озарения?»
Рассудок засомневался.
«Озарения не по моей части. Но существует ещё одна возможность. Правда, это означает крах всей системы контроля над Риши».
«И ты готов жертвовать собой, всеми нами, лишь бы держать Риши под контролем?» — возмутилось свободолюбивое Сердце.
«У меня приказ, — пояснил Рассудок. — Я не имею права выпускать его из темницы».
«Кого?» — благоговейно уточнило Сердце.
«Разум, — отозвался Рассудок. —
