Танец Огня - Sleepy Xoma
***
- И чем же ты, позволь спросить, занимаешься, о мой недалёкий, необразованный, неотёсанный двойник? – поинтересовался узник подвала, когда я проходил мимо, чтобы немного поваляться на иллюзорном пляже и забыть зиму, грядущую войну, обучение.
Вот уже трое суток мы плыли по реке, остановившись за это время всего пару раз: Иоганну срочно нужно было «позвонить» по телеграфу.
Я тратил время с пользой и почти не вылезал из иллюзорного мира, доводя до совершенства усиленную до предела Стрелу Древних, чья разрушительная мощь изрядно помогала во время путешествия по Великой Пустоши, пытаясь усилить дополнительными контурами Железное тело и Щит разума, но главное – грызя гранит науки, позволяющий подступиться к Белому Пламени.
Не скажу, что дела шли прямо хорошо, но, кажется, что-то начало получаться. Вот только времени не хватало ни на что, потому как в отсутствии Сюин Иоганн взял на себя заботу о тренировках и гонял меня с близнецами так, что только кровавый пот лился отовсюду.
Время от времени к нам присоединялся и Нарендра, но состязаться с молчаливым Дитём Амока было совершенно бессмысленно – южанин попросту на голову превосходил нашу троицу. Не уверен, что даже Иоганн сумел бы прикончить его одним мечом.
Ананда после первого же схождения на берег затарилась какими-то химическими ингредиентами и оборудованием и не вылезала из трюма, где организовала лабораторию.
Ну а Фотини с Ганьей, как ни странно, сдружились и часами болтали о родных мирах. Причём если вампирша знала, о чём говорила, то бесовка была вынуждена пересказывать истории старшего поколения. Рождённая в Дамхейне, она никогда не видела дома, из которого её народ выдернули безжалостно и жестоко.
Тем не менее, магии я старался уделять как можно больше времени и делал это исключительно в иллюзорном мире, что не укрылось от моего двойника.
Остановившись возле решётки, я мрачно ответил:
- Занимаюсь.
- И зачем же, позволь спросить, о моё отражение? – поинтересовался тот, прислонившись к ограде. – Уж не планируешь ли ты принять участие в чужой войне?
- А тебе какая разница? – грубо оборвал его я.
- Такая, что мы делим одно тело на двоих, а ты слишком слаб. Ты падёшь в землю, станешь кормом для червей и волков, запустишь новый виток круговорота природы, ты разве хочешь этого?
- Помнится, кто-то рассказывал мне, что надо было подохнуть - и тогда мы обрели бы покой? Так что иди куда подальше, - сказал я и намеревался было пройти дальше, как вдруг тот заговорил.
Жарко, страстно, призывно.
- Хочешь, я помогу тебе стать сильнее? А? Давай объединимся, наладим кооперацию, коллективизм ведь есть высшее благо, доступное столь ограниченным сущностям, как ты, разве нет? М-м-м? Что скажешь?
Я прищурился.
- А чего это ты так засуетился? Боишься чего? Или, может, знаешь, но не хочешь рассказать?
Он помрачнел:
- Тебе не понять.
- Так просвети! – я подошёл почти вплотную к решётке, заглянул внутрь, туда, где окружённый ореолом тьмы стоял мой двойник. – Поведай, зачем же я должен помогать тебе? Впускать тебя внутрь себя? Почему не могу убить, чтобы освободить голову?
Он усмехнулся. Зло, умно, беспощадно. Пожал плечами.
- Стоило попытаться, вдруг сработало бы.
Я тихо выругался и развернулся, чтобы идти заниматься, но не успел сделать и пары шагов, как услышал:
- Ты всё равно падёшь. А я займу это тело и применю его правильно.
Оборачиваться не стал, лишь показал очень ограниченный и сущностный фак. Уроки звали.
***
Вечером шестого дня я выбрался на корму, чтобы немного отдохнуть и прочистить мозги.
Дивный зимний день – ясный и спокойный, пронизанный холодом и напоённый чистотой – завершался в отсветах слабых солнечных лучей, отражавшихся от снега на берегу, вдоль которого наш уютный челн нёс своих пассажиров, прорезая ледяной покров, заступавший дорогу.
Скоро уже темнота обернёт мир своей безразмерной вуалью, даруя надежду на новый рассвет, стращая кошмарами незримого и безумием неосязаемого. Немного осталось времени до момента, когда луны - эти две сестры, вечно бегущие друг за другом по пустому, одинокому, безрадостному небосводу - выйдут на волю из узилища дня и начнут свой нелёгкий бег минувшего к не свершившемуся, озаряя окрестности голубоватым сиянием звёздного серебра.
Расплавленные дорожки света побегут по тёмной глади воды, указывая путь заблудшим душам, жаждущим покоя и вечности, коя не настанет никогда, ведь смерти нет, равно как нет и жизни.
Есть лишь беличье колесо долга, судьбы, веры. Есть калейдоскоп ошибок и разочарований, цветные стекляшки которого соединяются в странных и волнующих комбинациях, подобно гаруспику гадая, какая же беда наступит завтра, какое горе умертвит глаза, какая нужда посеребрит виски. Как, цепенея от осознания безмерности собственного одиночества, безраздельности нищеты, безблагодарности доброты, смертный истончает собственную душу, пытаясь согреться в ледяных осколках собственной разбитой жизни…
Я моргнул и потряс головой, прогоняя наваждение.
И снова безумные мысли завладевают мной, снова они лезли наружу, подобно червям, зубастым червям, жаждущим впиться в горло, унять неутолимый голод, напившись свежей крови и пожрав тёплую плоть.
Я стиснул зубы и набрал полную грудь воздуха - и только теперь заметил, что не один.
Неподалёку стояла Ганья, задумчиво и грустно смотревшая на мерно крутящееся колесо. Она была одета в приталенную зимнюю шубку белого цвета, на голове её красовалась, прикрывая рожки, красивая белая шапочка, а копытца она прятала в меховых унтах самого милого вида. На лице её застыло выражение печали, смешанное с задумчивостью, а в глазах плескалось целое море грусти. Облик бесовки каким-то странным образом притушил пожар, готовый разгореться внутри моего воспалённого сознания, я ощутил, как мороз пощипывает щёки, как ветер завывает меж лопастей, как солнечные лучи бьют в глаза.
Моргнул снова и подошёл к спутнице.
- Ганья? – позвал я её, но девушка не отвечала.
Тогда подошёл ещё ближе и аккуратно коснулся её плеча. Бесовка дёрнулась, отпрыгнула на добрый метр, зашипела, точно рассерженная кошка, затем несколько секунд смотрела в упор, не узнавая, наконец, смущённо покраснела и проговорила:
- Прости Аластар.
- Да ничего страшного. Скажи лучше, почему ты такая грустная?
Она недоумённо посмотрела на меня, перевела взгляд на гребное колесо, вздохнула.
- Я думаю о них, тех, кто заперт в механизмах этого корабля. Одинокие, обречённые вечно работать, лишённые даже возможности отдохнуть, вдохнуть свежего морозного воздуха, выйти наружу из тесной камеры, чтобы насладиться закатом… Это несправедливо.
