Рейд за бессмертием - Greko
— Мир вам, почтенные! Процветания вашему дому, здоровья — близким! — обратился я на турецком к собравшимся, отметив про себя, что совершенно спокоен.
— Присаживайся, урус, — без угрозы предложил один на том же языке. — Ты ранен? Иса, позови хаккима.
Я почтительно склонил голову. Уселся по-татарски напротив старцев, отложивших на время свои посохи. Отдававший команды довольно кивнул.
— Знаком с нашими обычаями, — утвердительно молвил старец. — У тебя кровь течет. Можешь говорить? Или подождем врача?
— Хотелось бы понять, что произошло. Нас пригласили в гости. Встретили пулями. Так в Чиркее принято встречать гостей?
— Ты зол, это понятно. Но и нас пойми. Многие семьи потеряли в Ахульго своих родственников. 100 наших односельчан оставили там свои жизни — да примет Аллах их жертву! Люди сердиты. И боятся, что русские построят крепость у нашего селения.
— Теперь русские придут сюда с пушками и не оставят здесь камня на камне. Сравняют аул с землей. Пропадет труд многих поколений.
Старики сердито заворчали. Быстро обменялись репликами на неизвестном мне языке.
— Ты не в том положении, чтобы нам угрожать! — зло бросил мне один, сверкая глазами.
— Я не угрожаю. Просто объяснил, что теперь будет.
— Не боишься?
— Смерти? Я в вашей власти.
— Хватит! — вмешался тот, кто заговорил со мной первым. — Давайте успокоимся. Тебе, урус, ничто не грозит под крышей моего дома. Мы собрались здесь, чтобы найти выход.
— Предлагаешь приползти к русским на коленях и просить пощады? — вскочил на ноги один из стариков. — Джамал арестован, старейшины пропали…
— Встану и на колени, если не останется иного! Старейшин задержали из-за вашего безрассудства!
— Где твоя гордость, кадий⁈ Пока подобные тебе тряслись от страха за стенами своих домов, мы убили 55 русских. Убьем еще больше!
— Если ты, Гази Мухаммад, продолжишь и далее подстрекать молодежь, от векового труда наших предков ничего не останется. Настоящий чиркеевец славен своей серьезностью и трудом на благо семьи, а не молодечеством. Постоянно устраивает свой быт, думая не только о себе, но и о потомстве. Что ты хочешь оставить нашим детям? Руины? Чтобы исчезли наши великолепные сады? Купальни? Мельницы? Хотите повторения 31-го года, когда русские разрушили пушками половину аула?[3]
Бурное обсуждение прервало появление хаккима. Он осмотрели мои раны. Покачал головой. Что-то спросил хозяина дома. Тот утвердительно кивнул.
— Мне сказали, ты знаешь турецкий, — обратился ко мне врач. — Пойдём в предназначенное тебе жилище. Сможешь подняться по лестнице?
— Постараюсь.
Я уважительно попрощался со стариками. Мы с врачом в сопровождении буйного Исы спустились вниз. Подошли к простой лестнице, приставленной к башке. Я полез наверх, сдерживаясь, чтобы не закричать. Хакким поднялся за мной. За ним карабкался Багил, держа в одной руке большой кувшин с водой и злобно ругаясь.
В пустом помещении среднего этажа башни было неуютно. Лишь охапки соломы на каменном полу. Лестница на верхние этажи была предусмотрительно убрана.
Хакким извлек пулю из моей руки. Посыпал обе раны каким-то порошком. Наложил повязки. Он удивительно был похож на кумыцкого доктора Чурукая, который лечил меня в кубанской станице.
«Не удивлюсь, если они родственники. Какая ирония судьбы — меня лечат только кумыки в независимости от того, кто меня ранил, черкес или лезгин».
В башню подняли прапорщика. Коля был без сознания. Хакким над ним поколдовал. Было видно, что обеспокоен.
— Время — лекарь, — грустно сказал. — Молодой. Да пошлет ему Аллах сил справиться с ранением.
Доктор помыл руки и удалился. Багил Иса остался меня стеречь. Он уселся в дверном проеме, болтая в воздухе ногами и напевая что-то заунывное. Меня не боялся. В моем состоянии я не справился бы и с ребенком. Лежал на холодном камне, привалившись к стене.
Снова потекли часы ожидания. Я пытался задремать.
— У тебя мать есть? — вдруг спросил бывший каторжник.
— Нет, я сирота.
— Плохо. Некому будет за тебя выкуп заплатить.
Снова замолчал.
«Странно, почему он не спросил про братьев и сестер? Или про жену?» Переспрашивать не стал. Общаться с Исой не было никакого желания.
В ауле отзвучал вечерний азан. Стемнело. Иса спустился вниз. Принес охапку хвороста и небольшой хурджин, пахнувший бараниной. Бросил его мне под ноги. Я, превозмогая боль, достал из мешка кусок мяса и лепешку. Багил занимался очагом и не сделал ни малейшей попытки мне помочь.
Глубокая темная ночь окутала Чиркей. За дверным проемом ничего не было видно. Лишь слышался шум непрекращающегося дождя. Откуда-то издали доносились звуки выстрелов. Моего охранника они не насторожили.
— Иса! Дай мне напиться воды, — попросил смиренно. Я сомневался, что удержу тяжелый кувшин ранеными руками.
Лезгин нехотя поднялся, поднял кувшин и вдруг уронил. На его лице застыло удивленное выражение. Он повалился в мою сторону лицом вперед. Кувшин разбился. Иса не шевелился. Из его спины торчал нож.
[1] (нем.) — все они мошенники, всех их надо повесить.
[2] Удивительно, но служебной карьере Клюки фон Клюгенау позорная ретирада из-под Чиркея нисколько не повредила. Он на время удалился с Кавказа, но потом снова всплыл, чтобы еще не один раз опозорить славу русского оружия, о которой так пекся на словах.
[3] Войска генерала Н. П. Панкратьева осаждали Чиркей в 1831-м году. Но штурма не было. После продолжительного обстрела с правого берега Сулака, чиркеевцы запросили мир. С тех пор действовали всегда хитро, постоянно заявляя о своей покорности, но тайно помогая Шамилю.
Глава 8
Вася. Ночь 11-е сентября 1839 года.
С западной стороны Чиркея на радость аульцам в мирное время, но на беду в военное росли густые террасные сады — груши, кизил, абрикосы, персиковые и тутовые деревья. Все ухожено, обрезано, привито, лишнее убрано, вскопано. Не сады, а рай для диверсанта. Идеальные условия для скрытного перемещения. Васина группа подобралась к окраине аула, никого не встревожив. Дождь скрывал все шорохи и заставлял возможных часовых прятаться под навесами и следить за темными
