Барин-Шабарин (СИ) - Старый Денис
Олимпия Степановна покачала головой.
— Нет? Как жаль. Если бы вы не были замужем, я бы мог дать вам пару уроков французского, но будьте любезны, взгляните… — я взял какую-то шаль, нашел на ней бирку и показал ее.
Мадам Тяпкина, нахмурив брови, стала рассматривать надпись на дорогой ткани.
Мы пришили бирки почти к каждому платью, шарфику, шали, вуали и другим инструментам женской привлекательности. В шкафу я нашел небольшой отрез ткани, с поистине красивыми узорами, вышитыми золотой нитью, с переплетением с серебряной. Я приказал нещадно резать эту ткань и вышить на ней надписи, причём частично мы эту самую нить из ткани и достали.
Всеми швейными манипуляциями заведовала, к моему удивлению, Саломея, оказавшаяся очень даже мастеровитой рукодельницей. Такая у меня команда из баб: Саломея — рукодельница, Прасковья — рукоблудница, в том смысле, что её руки непригодны к достойным занятиям. Она даже умудрилась порвать золотую нить дважды, а ведь Парашу посадили лишь вытягивать нитку из ткани.
— Никогда подобного не видела, — хмурясь и щурясь так и сяк, отвечала купчиха Тяпкина. — Шитье это очень дорогое. Ума не приложу, зачем брать и делать подобные нашивки на платье. Вещи неплохие, не спорю, но явно уступают той ткани, из которой нашивка.
— Я знал, кому довериться и кто точно определит качество и цену товара! — воскликнул я, прихлопывая руками.
Между тем, модель поведения нужно менять. Я заметил, что игривое настроение у купчихи как-то улетучивается. Видимо, где встает вопрос денег, там финансовое ПВО сбивает всех амурчиков, летающих над головой жены купца. Да и мне самому надоело уже кривляться.
Олимпия Степановна указала на один из цветастых нарядов в красный горошек:
— Будьте любезны, сударь, вот это платье — десять рублей в базарный день, стоить более не может.
— Сто десять, — сказал я.
Тяпкина нахмурила брови и указала на другое платье:
— Семь рублей.
— Сто семь рублей, — вновь я не согласился с ценой.
— Господин Шабарин, если вы просто будете к любой цене прибавлять сто рублей, ценность вещи сама собой не вырастет, — нравоучительным тоном говорила купчиха.
— Я это понимаю. Но и вы, госпожа Тяпкина, не поняли того, что эта вещь, — я указал на лежащее между нами платье в красный горошек, — может стоить и десять рублей, и сто десять рублей. Эта стоит сто десять. Ну, у пусть семьдесят, я готов вам уступить даже так много, но не меньше.
— Странные у вас расчеты. Не может это платье стоить так дорого, — нахмурив брови, говорила Тяпкина.
Вот теперь верю! Сейчас передо мной точно купчиха, а не мещанка, пыжащаяся казаться дворянкой с образованием. Стоит Олимпия Степановна, руки в боки, чуть подалась вперед, лицо сосредоточенное, готовое к бою. А в за что происходят купеческие сражения? За прибыль, естественно.
— Позвольте, госпожа Тяпкина, взгляните на эту бирку! — я указал на пришитую тряпицу. — Тут написано «Ля Франсе». Вещь прямиком доставлена из Парижу. Сперва ее везли в Марсель, после — на корабле в Одессу. И все это только в запечатанном ящике, чтобы всякие шлемазлы не могли открыть и даже подсмотреть фасон. Взгляните, как качественно прошито, ровный шов, а вот здесь…
Шов, кстати, действительно был ровным. А вот модная ли? Эта характеристика была, так сказать, ценообразующей — и в ней, по крайней мере, можно покупателя убедить.
— В Париже только так и ходят. Да, вещь дорогая, — продолжал я. — Но сколько может стоить отличнейшая одежда из Франции? Корабль зафрахтовать нужно, оплатить доставку, хранение. Вот и цена. Хотите дешевле? Езжайте в Париж! А вот бирка… Она же золотом прошита. А что делать французам? Всякий турок так и норовит пошить подделку-подражание на истинную французскую моду.
— А турку-то зачем? — всерьёз озадачилась Олимпия.
— Да и ну его, турка-то. Вы прониклись, поверили? — я поднял бровь. — Это стоит семьдесят рублей. Поставьте эту цену, скажите то, что говорил только что я. И мы заработаем, — сказал я и, наконец, выдохнул.
— Так это всё — обман? — ахнула купчиха.
— Нет, но доказательств моим словам не существует, — сказал я уже тоном человека, уставшего спорить. — Конечно, мы можем заказать во Франции сертификаты подлинности, хотя ваша конкуренты готовы брать и без оных, но допустим!
При слове «конкуренты» купчиха чуть изменилась в лице.
— Бог с вами, с сертификатами. Я же вижу, что одежда дорогущая! Давайте так поступим… — Олимпия задумалась и выдала: — Таких платьев я в Екатеринославе не видела. Шали похожие носят, полушубки такие распространены, но вот платьев нет. Оттого, выходит, — она подняла пальчик вверх, — есть основание говорить об эксклюзиве. Поэтому я готова улучшить предложение, чтобы товар был только у меня в лавке, безо всяких конкурентов, господин Шабарин.
— Вижу в вас коммерческую жилу! Слушаю внимательно.
И купчиха озвучила свое предложение.
— Получается, мадам Тяпкина, что мы сейчас с вами определяем цену, но вы указываете ее сильно выше, создаете зазор для торга, дабы уступить покупателю. И то, что будет выручено сверх оговоренной суммы, вы предлагаете поделить: сорок долей мне, шестьдесят вам? — сформулировал я то, что только что минут десять, не меньше, пространно объясняла купчиха.
— Все верно, господин Шабарин, — улыбнулась Купчинха.
Она серьезно? Уже радуется? Думает, что я соглашусь на первое предложение?
— Семьдесят долей моих, ну и ваших, значит, тридцать, — сказал тогда я, состроил многозначительное выражение лица и быстро добавил: — Да, это очень щедро с моей стороны.
— Нет! — возмутилась Тяпкина. — Из того, что могу вам предложить, это лишь половину.
— Вы правы, — закивал я головой. — Мои восемьдесят, ваши двадцать.
Тяпкина уставилась на меня удивленными глазами.
— Что-то вы, сударь, неправильно торг ведете. Было же сперва от вас семьдесят, — делано возмутилась купчиха.
— Да? Неправильно? — я был сама невинность. — Тогда давайте остановимся на семидесяти.
— Нет же, — всплеснула руками Олимпия Степановна. — Пусть будет пятьдесят три доли ваши.
Я улыбнулся, набрал в легкие воздуха, сам набрался терпения и продолжил торг. Итого: моя доля в том, что можно было назвать «сверхприбыль», составила шестьдесят два процента.
— Утомили вы меня, господин Шабарин. Не припомню дворянина, который бы с этаким усердием вел торг. Обычное дело для дворян — соглашаться на первой, ну пусть, на второй цене, — говорила Тяпкина, тяжело дыша, словно стометровку пробежала.
Хотелось её спросить, а не придёт ли муж её потом с Мишкой под мышкой и с топориком в кармане? Что-то сильно много воли у Олимпии в назначении и снижении доли за реализацию товара. Впрочем, нам ли бояться всяких там прыщавых Мишек с топориками.
— Теперь вас устраивают договоренности? — деловитым тоном спросила купчиха Тяпкина, когда привела свое дыхание в норму.
— Вот бумага, прошу вас, — я подал листы купчихе. — Я посчитал по самым низким ценам стоимость всех аксессуаров…
— Простите, сударь, что вы сказали? Ак-сиси-ары? — дамочка смущённо посмотрела в своё декольте, к слову, неглубокое, и не так чтобы оно скрывало нечто особо выдающееся.
— Мадам Тяпкина… Ак-сиси-ары. Сие слово заморское, означающее некие вещицы, что не являются одеждой, но украшают женщину, — стараясь не засмеяться, сказал я
— Что, к примеру? — спросила купчиха.
Открыв один из сундуков, или, скорее, ящиков, расписанных замысловатыми узорами, я достал оттуда футлярчик, из которого торчали кончики веера.
— Аксессуары, замечу, требуют иной оценки и договоренностей.
Я стал доставать из футляра веер, и что-то упало на столешницу, звонко зазвенело, блеснуло и покатилось по полу.
Тяпкина моментально рванула к блестяшке, не дала той закатиться за половицу. Она лихо подхватила, как оказалось, колечко и поднесла к своим глазам. Очи Тяпкиной стали колючими, она смотрела то на кольцо, то на меня, вновь на кольцо, нахмурив к тому же брови. Застыла, что-то там себе подумала или вспомнила, и опять окатила меня гневным взглядом.
