Надо – значит надо! (СИ) - Ромов Дмитрий
— Значит, они на тебя полезли, а ты оказал сопротивление? — переспрашивает он. — Да ты не ссы, мне можно сказать, я никому. Выпить хочешь?
— Не пью, спасибо.
— Брезгуешь что ли? — щурится он.
— Не пьющий просто. Доктора не велят.
— Больной? — удивляется он. — А как в погранцы попал?
— По собственному желанию.
— Ясно, — говорит он и цыкает зубом, вытягивая застрявшие частички еды.
Отвлекает, сука. Сейчас всечёт. И точно. Р-р-раз! И кулак летит мне в солнечное сплетение. Но тут у него шансов мало, конечно. Я сейчас на пике формы. Никогда не был таким собранным и чутким. Вот что регулярные тренировки значат. Я просто отбиваю его руку и отступаю назад.
— А неплохо, — качает он головой. — Смотрите, какой молодец.
Он делает резкий выпад, предпринимая ещё попытку нанести удар. Я отмахиваюсь, как от мухи.
— Ну надо же, — хмыкает он и, подойдя к столу, выдвигает ящик. — Смотри, что у меня есть. Немецкая. Друг из ГДР привёз. Он в ГСВГ служил. Тоже в комендатуре. Ну, как? Нравится?
В руке у него появляется резиновая дубинка.
— Демократизатор? — киваю я.
— Как-как? — лыбится он и подходит ближе. — Демократизатор? А ты интересный кент, Брагин. Юморной. И знающий, я смотрю. Так чё, ты за демократию или за империализм? За луну или за солнце?
— Я за советскую страну, товарищ капитан.
— А точно? Или, может быть, ты шпиён вражий? Чем докажешь?
Он резко взмахивает рукой и бьёт дубинкой, норовя попасть по ключице. А что такого. Пусть потом доказывают, что эта травма не в драке с Анусом получена. Но до травмы, естественно не доходит. Я перехватываю руку, резко дёргаю вниз, закручиваю и заламываю ему за спину.
— Алле-гоп, товарищ капитан. Я на вас пожалуй жалобу напишу.
— Ты руку-то отпусти, — шипит он. — А то за нападение на начальника караула по полной получишь, это тебе не Ануса разъ**ать.
— Есть, товарищ капитан, отпускаю.
Я освобождаю его руку, а он, сучонок, с разворота снова пытается ударить дубинкой. Ну что за люди. Приходится снова его заломить. В этот момент заглядывает конвойный.
— Товарищ капитан, — говорит он, ошалело оглядывая нашу акробатическую фигуру. — Там начальник комендатуры пришёл.
— Ты чё несёшь! Он бухает с танкистами!
— Никак нет! Здесь! Злой!
— Ну всё, Брагин, — хрипит капитан. — Пи**дец тебе!
— А по-моему, не мне, — усмехаюсь я, — а тому, кто не успеет бутылку со стола убрать.
Я отталкиваю капитана, и он коршуном планирует на бутылку, хватает, буквально вкидывает её в тумбу стола и в ту же секунду на пороге появляется злющий майор.
— Капралов, какого хера у тебя здесь творится⁈
— Виноват, товарищ майор, — вытягивается по струнке капитан. — Веду опрос.
— Какой ещё опрос! Ты из ума выжил? Это кто такой?
— Рядовой Брагин! — докладываю я.
В этот момент в кабинет заходит дядька в мундире таможенника.
— Вот, Лев Константинович, ваш Брагин, — недовольно бросает таможеннику комендант. — Живой и здоровый. Никто, как видите, его и пальцем не тронул. Но мы его не можем просто так отпустить. У нас есть определённая процедура…
— Что вы, что вы! — взволнованно восклицает таможенник. — Это исключительно наша вина! Фёдор Сергеевич, его никак нельзя, пожалуйста, родненький. Тут ведь страшное недоразумение. Там мои архаровцы устроили, а он…
— Да понял я, понял! — сердито отвечает комендант.
— Я вам за это дело по гроб…
— Да прекратите вы уже!
— Егор Андреевич, пожалуйста, — сгибается крючком таможенник, оживляя в памяти персонажей Чехова, Гоголя и Островского. — Извините, это чудовищное недоразумение!
Так и хочется сказать, помилуйте, сударь, какое же это недоразумение, если у вас душегубы работают?
— Все виновные будут наказаны. Корякова мы уже уволили и его подельников тоже. Проведём работу с личным составом. По заявлению гражданки Козловской уже работает милиция. Но мы ещё и в коллективе профилактику проведём. Пожалуйста, огромная просьба, сообщите Роману Александровичу, что мы самым своевременным образом приняли меры и для пресечения, и чтобы больше такое никогда не могло…
— Цирк, — качает головой комендант.
— Товарищ майор, — говорю я и поворачиваюсь к капитану.
Тот выпучивает глаза, и качает головой, мол, Шурик, может, не надо? Сейчас и не буду, а то тормознут ещё и не выпустят. Но потом нужно будет написать рапорт. Чтобы других солдатиков не кошмарил своим демократизатором.
— Разрешите идти?
Майор ничего не отвечает, только головой кивает.
У ворот меня ждёт лейтёха на «буханке».
— Егор Андреевич, я могу на вас рассчитывать? — с сахарной улыбкой на устах спрашивает таможенник.
Он буквально стелется. Видать Куренков ему очень чётко обрисовал ближайшие перспективы.
— Лев Константинович, я рад, что вы разобрались в ситуации. Сейчас я очень устал. Думаю, вы меня понимаете. Приезжайте завтра на заставу, там всё и обсудим. С руководством поговорим, со Станиславой Сергеевной тоже. Вы понимаете, какую ей моральную травму нанесли эти отморозки?
— Какое правильное слово вы подобрали! Настоящие отморозки! Я обязательно приеду завтра. Всего вам доброго и ещё раз извините, пожалуйста.
Когда таможенник отваливает, лейтёха крепко меня обнимает. А потом мы едем домой. На заставу.
— Егор, я твой должник, — серьёзно говорит он.
— Да бросьте, товарищ старший лейтенант, — усмехаюсь я. — Можно подумать, вы поступили бы иначе на моём месте. Это само собой разумеющееся действие.
В дозор в новогоднюю ночь я не иду. Не потому что там что-то, просто, по словам старшины, нельзя же после такого стресса. Ну, и на какое-то время я становлюсь героем заставы. А ещё и праздничный ужин с мандаринами, копчёной колбасой, икрой и прочими «балыками». В общем праздник получается, что надо и Журавлёв, отправляющийся вместо меня встречать Новый год под луной совсем не в претензии.
Славка меня благодарит со слезами на глазах. Натерпелась. Она по результатам переговоров с начальником таможенного пункта получила вторую звёздочку и должность, освободившуюся после увольнения Ануса. Но через неделю всю таможню перетряхнули вверх дном. Куренков прислал кучу проверяющих и бедолагу Льва Константиновича всё-таки выпнули коленом под зад, потому что у него по работе обнаружилась куча косяков.
Ну, а потом вся эта суета отошла на второй план и стала забываться, а жизнь вошла в привычное русло.
— Товарищ майор, разрешите? — спрашиваю я, заглядывая в канцелярию.
— Заходи, — кивает он, не глядя на меня.
Белоконь сидит за столом, склонившись над газетой.
— Суслов умер, — говорит он. — Некролог читаю. Крупный, говорят, теоретик партии. Комиссию по похоронам возглавил Юрий Владимирович Андропов.
Он поднимает голову.
— Чего расстроенный? Это не Суслов тебе пакеты слал?
— Один всего был пакет, — усмехаюсь я. — И нет, не от Суслова. Его бы воля, я б с губы живым не вышел.
— Чего?
— Не любил меня Михал Андреич, — пожимаю я плечами.
— Я пошутил вообще-то, — говорит майор.
— А я нет. Вот какое дело, Василий Тарасович. Я думаю, что недели через две меня отзовут.
— Что значит отзовут?
— Ну, думаю, придёт приказ в Москву возвращаться. Как в песне. Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону…
Он прищуривает глаза.
— Жаль, если так. Нормальным ты бойцом оказался. Добросовестным и с понятиями человеческими.
— Вы тоже ничего, — улыбаюсь я.
— Ничего — это пустое место.
— Нет, о вас так не скажешь. Строгий, как говорится, но справедливый.
— Что есть, то есть. Так ты точно знаешь, что тебя дёрнут? Если честно, я к тебе привык уже. Да и графики придётся переделывать, а это знаешь какая головная боль?
Я смеюсь.
— Не на сто процентов, но вероятность велика.
— Ну, что же. Большому кораблю большое плаванье. Козловскому сказал уже?
