Совок 9 (СИ) - Агарев Вадим
— Хорошо, так мы и сделаем! — сверкнул я жизнерадостной улыбкой и оптом распрощался сразу со всеми неприветливыми тётками, не выделив взглядом даже тех двух сисястеньких, которые оказались очень даже ничего.
Выйдя из неприветливой судейской канцелярии в коридор, я огляделся. Нужно было определиться с направлением.
— Здравствуйте, я следователь Корнеев из Октябрьского РОВД! — заглянул я через два кабинета в третий, — А где у вас тут располагается архив?
— Направо по коридору и вниз по лестнице! — даже не повернув головы, направила меня упитанная особа средних лет, что-то сосредоточенно выстукивающая на машинке.
На мою благодарность, вежливо выраженную лицом и словами, эта добрая женщина как-либо отреагировать не сочла нужным.
А вот в полуподвале, куда я спустился по её наводке, ко мне отнеслись с гораздо большим вниманием.
Миловидная девица, едва ли, как полгода назад перешагнувшая унылый период буйства прыщей на лбу и заднице, подняла на меня стёкла очков. Архивной девушке с комсомольским значком на остроконечной груди, на мой дилетантский взгляд, не доставало главного. Ей остро не хватало общения с силами добра. И, чтоб непременно, гендерной противоположности. Исходя из увиденного, я ей улыбнулся с такой плотоядной нежностью, словно пришел делать предложение.
В глазах судейской барышни, надёжно защищенных от мирских соблазнов стёклами в палец толщиной, затеплилась искра робкой надежды. И буквально через несколько секунд, из этой искры начало возгораться пламя.
Произошло это сразу же после того, как я, беспринципно наплевал на чувство меры и на объективную реальность. В полный голос, восхитившись бездонной синевой глаз этой полуподвальной мышки.
— Но у меня же серые глаза! — неуверенно попыталась мне возразить бесцветная принцесса архивного полу-подземелья. Щеки у которой заметно зарумянились после высказанной мной восторженности.
— Душа моя, всё дело в том, что следователь я только по профессии, — грустно поведал я ей сокровенное, беззаветно распахнув створки своей души, — А по призванию, уверяю вас, я рождён быть художником!
С этими словами я сгрёб с измазанного засохшими чернилами стола её хрупкую лапку с неискушенным самодельным маникюром.
— И, как художник, я имею полное право на своё видение мира! Кроме того, я должен со всей ответственностью вам признаться, что у ваших чудных глаз есть весьма редкая особенность! Но такая неповторимая исключительность встречается не чаще, чем одна на миллион! Ваши прекрасные глаза, милая девушка, меняют свой цвет в зависимости от степени восхищенности ими! Как раз в данную минуту и в моём присутствии, они ярко синие! Как утреннее небо над альпийской лужайкой! Как только что распустившаяся фиалка на горном склоне! Но извините, я не расслышал, как вас зовут, милая девушка?
— Люся! — заторможено представилась архивистка. — Людмила, то есть, — быстро поправилась она.
Она с трудом оторвала взгляд от висящего на противоположной стене небольшого мутного зеркала. В котором она пыталась разглядеть свои глаза и оттенки, воспетой мною синевы в них.
— Вот видите! — снова в полный голос обрадовался я услышанному, словно двум дополнительным выходным, — Надо же! Людмила! Такого просто не может быть! Вы, наверное, мне сейчас не поверите, но меня зовут Сергеем! И сожалею я лишь об одном. Что я не Руслан! Но это всё мелочи! Надо же, как во всём остальном у нас с вами удачно складывается! — продолжал я упиваться своей и люсиной удачей.
Девушка хлопала по внутренней стороне своих окуляров ресницами и самым решительным образом ничего не понимала. Со стороны это было хорошо заметно. Впрочем, она и не пыталась скрывать своей обескураженности. Она просто не поспевала своим недюжинным разумом за потоком моих, сверкающих разными цветами, слов.
— Мне срочно нужна ваша помощь, Люся! — продолжил я конструктивное общение с девицей, которая до сего момента так и не решилась забрать из моих рук свою вспотевшую ладошку.
Бережно вернув на стол её изящную конечность, я запустил руку в карман брюк.
— Ну так, что, Люсенька, вы мне поможете?
— Да! Ну, конечно же, я готова! — вскинулась растревоженная Люся-Людмила, — Но вот только, чем же я могу вам помочь⁈ — за время, которое понадобилось ей, чтобы произнести эти фразы, она дважды поправила свою немудрёную прическу.
— Видите ли, наипрекраснейшая из Людмил, — снова начал я засыпать сознание барышни словесами, — По пути в ваш, не побоюсь этого слова, народный суд, я зашел в галантерею универмага и купил вот этот самый галстук! — ткнул я себя в грудь указательным пальцем, — Вы меня понимаете, Люсенька? — решил я удостовериться в том, что меня хотя бы слышат.
— Понимаю, но я не понимаю, причем здесь я⁈ — жалобно и тавтологично пискнула комсомолка.
— Посмотрите, милая девушка, — вытащил я из кармана одну шуршащую упаковку с колготками, — На сдачу к галстуку мне дали вот это! — положил я немецко-демократическое изделие на стол. Непосредственно перед девушкой Люсей с весьма условно синими глазами.
Условно-синеглазая Люся рефлекторно потянулась к колготкам, но, застеснявшись своего порыва, отдёрнула руку.
— Сам я носить это, скорее всего, не стану, — продолжил я, пододвинув по столу шуршащий пакетик ближе к девушке, — Мне такой фасон не нравится и, чего уж там, размер совсем не мой. Поэтому я к вам и зашел, чтобы попросить вас, Люся, избавить меня от этой бесполезной и ненужной в моём гардеробе детали туалета. Прошу вас, примите от меня в подарок эту зряшную для меня вещицу! И заметьте, милая Люся, я вас сейчас не просто так, а как сознательный комсомолец, не менее сознательную комсомолку прошу! Люся, скажите мне честно, вы ведь сознательная комсомолка? — на всякий случай решил уточнить я.
Архивистка, по-прежнему пребывая в состоянии растерянности, граничащей с анабиозом, всё же нашла в себе силы и заверила меня, что комсомолка она сознательная.
Какое-то время мы еще пререкались на предмет уместности такого подарка приличной девушке со стороны малознакомого милиционера. Но я без труда доказал Люсе, что мы с ней уже минут десять, как не чужие. И, что дополнительные колготки, к уже имеющимся у приличной девушки двум, по определению лишними быть не могут. Особенно, если эта девушка божественно хороша собой. И уж, тем более, если к тому же зовут её Люся.
— А скажи мне, душа моя, уголовные дела, по которым приговоры вступили в законную силу шестнадцать лет назад, они где у вас хранятся? — приступил я к тому самому, за чем пришел сюда.
— Здесь! — не задумываясь, махнула себе за спину в сторону деревянных и металлических стеллажей барышня, увлеченно рассматривающая упаковку с колготками, — Здесь в основном. И еще какая-то часть в бомбоубежище. Там специально комнату отгородили. А вам зачем?
— Видишь ли, Люся, мне с одним делом надо ознакомиться, а вашей канцелярии такие замшелые бюрократки сидят, что у меня аж зубы заныли после общения с ними! — тоской и скорбью, которые я изобразил на лице, можно было бы квасить капусту.
— Ваша завканцелярией требует, чтобы я официально произвёл выемку! — обиженно вздохнул я, — А мне там всего-то и надо, чтобы с одним уголовным делом ознакомиться по-быстрому! Мне его на пятнадцать минут всего и надо-то! — намеренно отвернулся я в сторону от благодарно-жалостливых люсиных глаз, чтобы, не дай бог, не сбить нужную волну её настроения.
— Номер дела у тебя есть? — похоже, что добрая девушка приняла нужное мне решение.
— Номера нет, но есть установочные данные осужденного, статья и дата вынесения приговора, — боясь спугнуть удачу, быстро проговорил я, — Так даже проще будет искать!
— Хорошо, ты, пожалуйста, выйди в коридор, я тебя минут через пять-десять позову! — решительно сверкнула линзами Люся. — Я здесь второй месяц и еще не очень хорошо знаю, что и где. В общем, обожди в коридоре!
Позвала она меня назад к себе даже меньше, чем через пять минут. А еще через минуту я сидел сбоку от Людмилы и перелистывал материалы уголовного дела, сшитых в две отдельные корки. Начать я решил с обвинительного заключения. Да, собственно, им и закончить.
