Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий
— Не о вас речь, Николай Михалыч, но офицерство наше в общей массе… — Гиляровский досадливо машет рукой. — Так вот, на почве рукоприкладства несколько студентов покончили с собой. Кто в петлю намылился, а пара человек облили себя керосином в знак протеста и подожглись. Претерпели смерть мученическую, аки старообрядцы в дни гонений.
Ничего себе тут кипели страсти… Как всегда: то, о чём нам врала советская пропаганда, оказалось правдой.
— И ч-чем же в-все ус-спокоилось?
— Правительство отменило приказ. Забритых вернули в университеты. Но студенты Боголепову этого не простили. Четыре года назад один из «забритых» пришел в приемную министра и выпустил в него цельный барабан серебряных пуль. Студента в каторгу, хотя треть присяжных хотела его оправдать. Но с каторги он сбежал за границу.
— А причем тут Соколово-Струнин? — не понимаю я.
— Так это Яков и был! Тот студент, что министра застрелил.
— Министр, конечно, самодур, но стрелять во власть…
— Николай Михалыч, у нас в России и в царей бомбы кидали. Не то, что в министров.
Да уж, и как я мог забыть про народовольцев и прочих эсеров. Бомба и револьвер — тот еще аргумент в споре с властями. О чем и не преминул, заикаясь, сообщить своему собеседнику.
Гиляровский вздыхает.
— А если власть другого аргумента не понимает?
— Д-дикость к-акая-то.
— Так и страна у нас, дикая. Случилось мне как-то ехать от Москвы до Вятки, так я наслушался, о чем ямщики рассказывали, чтобы дорогу скоротать. Да и в Сибири потом видел тому примеров достаточно.
Гиляровский делает несколько глотков чая, чтобы промочить горло и возвращается к рассказу.
— Есть среди крестьян обыкновение женить сыновей, как можно раньше, чтобы заполучить в дом помощницу по хозяйству. Вот двенадцатилетнего сопляка и женят на восемнадцатилетней молодухе.
— И ч-то он в д-двенадцать лет м-может? Он же м-мальчишка еще.
— А ежели свекр оказывается вдовец, так бывает, что он и живет с молодой снохой в полном грехе. Либо она сама, не получая от малолетки никакого удовлетворения, пускается во все тяжкие. В объятия того, кто первым ей приглянулся. И муж, придя в возраст не торопится блюсти супружескую верность. Проезжал я несколько таких деревень за Уралом.
— Д-да уж… — читывал я в юношестве «Путешествие из Петербурга в Москву», там тоже всякий крестьянский разврат описывался, но чтобы вот так… в нынешнее время.
— А то еще слыхали про «вечорки»?
— Н-нет. Что это?
— В длинные зимние вечера крестьянские девки и молодые бабы соберутся в избе у какой вдовицы, прядут, песни поют… Захаживают туда и деревенские парни, числом столько, сколько женщин…
— Т-так и ч-что т-тут т-такого?
— Частенько как за полночь, погасят свечи и лучины… и давай творить всякий блуд.
— А что же священники? Неужто, не знают?
— Знают, только многие из них по части нравственности не лучшие воспитатели. Увы.
В молчании допиваем чай. Я как-то за военными действиями и забывать стал, что противоречий в здешней Российской империи не меньше, а то и больше, чем в моем родном мире. И уж нельзя назвать гражданским миром и согласием, где раз в пять лет случается недород и даже голод.
Революционеры и бомбисты не на пустом месте берутся. Надо бы еще один вопрос прояснить.
— Влад-димир Алексеевич, к-как же в-вышло, что у б-бывшего бом-обиста и б-беглого кат-торжника в п-покровителях од-дин из в-великих к-князей?
— О, друг мой… в императорской фамилии партий больше, чем во французском парламенте. А с помощью террористов можно легко убрать неугодную твоей «партии» фигуру.
— В-владимир Ал-лексеевич, хо-очу лично извиниться перед господином Соколово-Струниным. Н-не хот-телось бы в-войти в ис-сторию д-душит-телем с-свободы.
— Хорошо, я передам.
— Н-не хот-тел бы в-встречаться с ним з-десь. Где-то в Лаояне эт-то м-можно ус-строить?
Гиляровский задумчиво кивает.
— Я сообщу.
Не успеваем мы распрощаться с дядей Гиляем, как на пороге палаты появляется еще один пациент. Будущий гетман, а ныне пока еще есаул, бледен, левой руки не достает примерно до локтя, но смотрит соколом, и его щегольские закрученные усы задорно торчат вверх своими кончиками.
— Господин ротмистр! Рад видеть вас целым. Не сказать, что в полном здравии… но на пути к нему.
— Р-рад, г-господин есаул, что и в-вы уце-елели в эт-той мясоруб-бке.
— Если бы не рука, то вокруг почти санаторий! — ухмыляется Скоропадский. — Я впервые за четыре месяца вижу столько очаровательных молодых девиц и женщин. Местные китаянки не в счет.
— Был бы санаторий, когда б не местная кормежка. В училище кормили более сносно.
Скоропадский смеется, хотя я не местные военные училища имею в виду, а то, которое заканчивал в своем мире. Армия — она везде армия. Разносолами нашего брата не радуют.
Павел Петрович ловко подхватывает уцелевшей рукой табуретку и блокирует ею ручку двери, словно засовом, чтобы нам никто не мог помешать. Затем резко сует правую руку в карман больничного халата.
Та-ак! Сердце пропускает пару тактов. Я что-то не знаю про будущего гетмана? Что сейчас явится на свет белый? Револьвер? Граната?
Явилась бутылка шампанского.
Слава тебе, господи! Перевожу дух. Да и с чего бы Скоропадскому желать мне зла? Вроде я ему ни в чем дорогу не перешел.
— Помогите, Николай Михалыч, а то однорукому несподручно.
— К-конечно…
Перехватываю у него бутылку. Откупориваю.
Хлопок. Деревянная пробка улетает в стекло. К счастью, стекло устояло.
Разливаю пенистое и игристое по чайным чашкам, оставленным Гиляровским.
— З-за п-победу!
— За неё!
Выпиваем.
Судя по мнущемуся виду Скоропадского, у него есть ко мне дело.
Улыбаюсь.
— П-поговорим?
Он облегчённо вздыхает.
— Николай Михалыч, я слышал, есть решение возродить ваш эскадрон?
— Б-было бы п-прекрасно, коли так.
Скоропадский смотрит мне прямо в глаза.
— Вам начальник штаба не нужен?
— М-мне все нужны, П-пал Петрович. Есть к-кандидатура на примете?
— Хочу предложить свою.
— А р-рука?
— Начштаба требуется голова, а вот без рук можно и обойтись. Тем более, что правая у меня на месте.
— Н-не хотите в отставку по увечью?
— Не хочу!
— Я только «з-за». А к-ка-ак начальство?
— Постараюсь уговорить.
Пожимаю ему руку.
Одноглазый Буденный, однорукий Скоропадский… и сам комэск един в двух лицах с прибабахом после двух контузий — какая-то инвалидная команда особого назначения, а не спецназ!
За ужином меня навещает Сонечка. Приятный десерт к безвкусной госпитальной стряпне. Да ещё чай сладкий, крепкий и с лимоном…
Убрав опустевшие судки с тумбочки, берегиня выкладывает на неё кювету со шприцом и безымянным стеклянным флакончиком.
— Это тебе на ночь, Коленька.
— Ч-что за с-снадобье?
— Обнорский сам составлял. Считает, что последствия твоей контузии от этого коктейля пройдут быстрее.
Вот только не хватало стать испытательным полигоном для фармакологических изысканий местного эскулапа.
— Т-ты хоть з-знаешь, что он т-туда намешал?
— Ничего опасного для твоего организма. Глицин, глутаминовая кислота…
— Ну, к-коли, р-раз н-ничего оп-пасного.
Поворачиваюсь на живот, ватка со спиртом чуть холодит кожу. Укола почти не чувствую, все-таки рука у Сони легкая.
— Завтра вечером готовься к приятному.
— Ч-что там ещё может б-быть приятнее т-твоих рук?
— Сюрприз.
Она целует меня в щеку. И я проваливаюсь в сон.
Мерно покачиваюсь в седле, рядом так же шагом, неторопливо едет Ван Саакс.
Ганецкий нас отправил разведать передовые позиции англичан в предместьях Спионскопа. Дорога вьётся вельдом вдоль небольшой речушки.
Меня давно мучает один вопрос — в его патронташе, что висит наискосок через грудь — всего три обоймы с полутора десятками патронов. А могла бы поместиться дюжина обойм на шесть десятков патронов общим счетом, как у меня.
