Десятое Блаженство - Валерий Петрович Большаков
— Мото-ор!
— Есть мотор!
— Сцена семнадцать: «Захват монастыря»! Кадр один, дубль один!
— Камера!
— Есть…
— Начали!
Ритмичное клокотанье пронизало небо, лучезарный воздух мгновенно посерел от вихрящейся пыли, и в мутной метелице завели хоровод три темно-оливковых вертолета «Блэк хоук».
Мне был непривычен подобный метод — вчера снимали сцену из начала фильма, сегодня ту, что в конце, завтра — из середины… А затем всё складываем в строгой очередности и целокупности, монтируем, озвучиваем…
— Миша!
Походкой складного циркуля приблизился Гайдай, белый и свежий. Джинсы, футболка, кроссовки, бейсболка — всё цвета накрахмаленной простыни.
— Миша, выручайте! — мэтр приложил пятерню к впалой груди. — Эти вояки не хотят понимать по-русски! Я им говорю, что делать и куда идти, а они только моргают по-нашему… Вы уж втолкуйте им!
— Втолкуем, Леонид Иович, — расплылся я в улыбке, — чего ж не втолковать… Сейчас они у нас забегают… Дагель нэшэк — кадима цаад смоль!
Мне хватило пятнадцати минут, чтобы путаные желания режиссера перевести в уставные фразочки, понятные бойцам ЦАХАЛ. Пять минут на усвоение — и бравая солдатня штурмовала полуразваленную обитель, аккуратно укладывая мордой в грунт «монахов-францисканцев» из массовки.
— Alles gut! — заценил Эшбах в роли Эйзенхардта, и белозубо оскалился.
Вот уж кто был занят тем, что получал массу удовольствия, а ему еще за это и денежки начисляют! Я пока ни разу не видел автора романа и сценария задумчивым или, хотя бы, рассеянным — Андреас постоянно улыбался, словно рекламируя своего дантиста.
Вывод: обрести счастье легко. Труднее удержать синего птаха…
— Сцена семнадцать: «Захват монастыря»! Кадр один, дубль два!
Десантники в полном боевом залезли обратно, закатывая широкие дверцы кабин с намалеванными звездами Давида. Теперь-то, после «учений», служивые точно знали, куда бежать, да кого вязать.
Раскрутив винты, вертолеты взмыли, гоняя пыль и песок по кругу, а затем, описав широкую дугу, полетели «в кадр».
— Камера!
— Есть…
— Тихо, идет съемка! Начали!
Там же, позже
К вечеру всё угомонилось. Вертолеты дисциплинированно убыли на базу ВВС «Неватим». Разгрузившись, отъехала серебристая фура. Переваливавшийся на колдобинах автобус увез массовку.
Киноэкспедиция пошумела, как бы по инерции, и успокоилась. Лишь за окнами «штаба-салона» мельтешили тени — Верховный главнокомандующий Гайдай планировал завтрашнее наступление…
Стемнело, как и положено в тропиках — сразу. Словно кто выключил яркую люстру, оставив торшер в углу. Закат пылал чистейшими спектральными красками, перепадая от лимонно-желтого и сочного апельсинного до темно-лилового, а вот костры за пределами лагеря разгорались откровенно жалкие — с дровами в Израиле туго.
Повезло той компании, что собирал вокруг себя Белявский и мой тезка — местные армейцы подкинули им пару поддонов-паллет. Огонь разгорался на славу.
А мне с отоплением помогли бедуины. Я еще вечером приметил на возвышенности две неподвижные фигуры, укутанные в безразмерные, полощущие на ветру хламиды — парочка словно отбилась от патриарха Авраама, заблудившись в веках.
А с утра к палатке явился сурового вида житель пустыни в черной рубахе-джалабийе, и молча сложил к моим ногам вязанку кривых сучьев и веток. Я, ни слова не говоря, отсчитал ему шекели. Медное и бесстрастное лицо бедуина дрогнуло в улыбке, и не назвавшийся гость удалился. Он шагал, обходя холм, джалабийя его парусила, а затем до меня донеслось конское ржание.
«Восток — дело тонкое…»
Поскрипывая каменным крошевом, приблизился Динавицер.
— Вряд ли это кочевник, — рассудил он. — Тут, неподалеку, целый город бедуинов — израильтяне заманивают их к оседлой жизни разными плюшками. А дров сей гордый номад мог нарубить и в посаженной роще!
— Но мы об этом никому не скажем, — ухмыльнулся я. — Изя, помнишь пакет, что ты передал?
Историку-консультанту стоило чудовищного усилия сохранить на лице выражение вежливого интереса.
— Пакет? — Изины брови поползли к залысинам, морща лоб. — А-а, тот… — взгляд вильнул в сторону, пряча жадный огонь любопытства. — И чё?
— Там была копия древнеиндийской легенды о черной короне.
— Ага… — выдохнул Динавицер, бормоча: — Всё, как в романе…
— Всё, да не всё. Подходи, когда стемнеет, а я народ соберу. Девчонки-таки хочут знать! Подойдешь?
— Ла-адно уж, — заважничал Изя, — устрою ликбез неграмотному населению!
Проводив глазами одноклассника, я тихонько фыркнул — и мягко улыбнулся, расслышав оживленный голос Белявского. Живость звучала непритворная, и это радовало. Мало кто знал, что Александру Борисовичу довелось испытать две трагедии подряд.
Сначала утонул его двухлетний сынишка. Попробуйте после такого-то горя жить спокойно и счастливо! Наверное, чтобы перебить тоску и боль, Белявские взяли из детдома малолетнего Андрея, но в восьмом классе тот узнал, что он — не родной. А еще пять лет спустя шагнул из окна… Дурак. И слабак.
У Александра подрастают две дочери, но погибшие сыновья — это мука на всю жизнь. И пускай радостные нотки в голосе актера угаснут вместе с костром, но на это время обреченность отпустит его.
«Да будет так…»
* * *
Сухие ломкие стебли и пучки жестких злаков занялись от одной спички. Тонкие веточки укрепили силу огня, и я уложил сверху пару кривых сучьев с обтрепанной корой. Загудело пламя, разошлось тепло, притягивая киношников…
Рита с Инной утащили складные стульчики со съемочной площадки, и чинно уселись поближе к костру. А Наташу устроили ее верные паладины — Ури с Амиром приволокли шезлонг.
Долгое время все молчали, глядя на кудрявые сполохи, источавшие жар. Марина-Сильва пошепталась с Рутой, обе похихикали — и тишина.
— Изя, помнишь, ты нам про жен Яхве толковал? — Самохина вытянула руки к огню.
— Помнишь, — бойко кивнул Динавицер.
— Я так понимаю, что писавшие Библию вычеркнули этот факт из божественной биографии. Им же нужен был единый Творец! Но тогда почему Библия против многоженства среди смертных?
Изя довольно фыркнул.
— Анечка, — ласково зажурчал он, — а кто тебе сказал, что Библия против? Нигде в Священном писании полигамия не осуждается! Ни слова, ни полслова! Бичуется лишь прелюбодеяние — женщина
