Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть 1. - Алексей Хренов

Самолёт вручную выкатили на рулёжную дорожку, и Лёха, был готов к очередной порции приключений.

Техник взялся за пропеллер, резко дернул, мотор чихнул и взревел. В задней кабине хором взвыли собачки и похоже разом прокакались.

— Мой самолёт! – горестно стонал Лёха, ощущая непередаваемый аромат, поплывший вокруг самолета и особенно в переднюю кабину.

Лёха помахал рукой дежурному, дал газу и стал взлетать прямо со стоянки, что бы набегающий поток воздуха хоть как то сдул за борт собачий аромат.

Колеса запрыгали по неровностям, маленький самолетик разогнался и ловко прыгнул в небо, взлетев, Лёха лихо заложив левый вираж.

От неожиданного манёвра, да ещё и резкого подъёма, бедные собачки сзади, не выдержав потрясений, похоже опорожнились ещё раз, добавив к и без того нелёгкому полёту запахи, явно неподходящие для столь героической операции.

— А Хрен не курит и не пьет, и матом не ругается,

— Он всю планету на@бет и даже не подавится! — во всё горло орал Лёха, залихватски распевая слегка переделанную версию песни из будущего.

Лететь было чуть больше часа, и чтобы как-то скоротать время, Лёха чередовал громкое пение с попытками прислушаться к тому, что происходило сзади.

Сквозь рев мотора ему периодически удавалось уловить вой и скулёж несчастных овчарок. Лёха пару раз попытался докричаться до зелёного лейтенанта через переговорную трубу, но в ответ слышал только свист ветра и рёв двигателя. Не добившись ничего вразумительного, он начал задумываться:

— Не подох бы этот зелёный огурец там, — пробормотал он себе под нос, чуть нахмурившись. — А то что я с этими хвостатыми один делать-то буду? Ни летать, ни командовать…

Иногда ему даже казалось, что он слышит характерное попёрдывание — звуки, вполне подходящие для освобождающегося собачьего кишечника. Но, усмехнувшись, Лёха отмёл эту мысль:

— Да не, это уж слишком. С таким-то рёвом мотора и ветра — что я, сквозь всё это треск собачьих кишок услышал? Вряд ли, это фантазия разыгралась, не иначе, — рассудил он.

Попытка разглядеть хоть что-то в заднее зеркало тоже не увенчалась успехом. Лёха видел только мерцающие вдалеке облака и мелькающий хвост самолёта. Лейтенант и его хвостатые спутники остались скрытыми от его взора, и Лёха лишь пожал плечами, возвращаясь к своему привычному способу расслабиться — снова затянул любимую песню, громко и с душой, как будто только она могла перекрыть всё это окружающее его безумие.

Снизившись и пройдя на бреющем вдоль побережья пару раз, Лёха изо всех сил вглядывался в землю, пытаясь разглядеть хоть какие-то признаки военных. Однако время шло, а цель не наблюдалась. И он уже почти отчаялся и решил идти на ближайший аэродром, когда, заложив вираж на Донузлав, наконец заметил на далёком поле группу военных, активно размахивающих руками.

От их активных жестов явно зависел исход всей операции.

— Ну, наконец-то, — пробормотал Лёха, разворачивая нос самолёта. Он аккуратно посадил свой кукурузник прямо на поле, стараясь приблизиться к военным, не забывая про ветер и неровности земли. Но даже при всех его навыках, на пробежке самолётик здорово потрясло.

И тут же, как по команде, из задней кабины донёсся очередной «ароматный» сигнал — собачки, похоже, дружно опорожнили кишечник ещё разок, добавив финальный штрих к и без того не самой комфортной миссии.

25 апреля 1936 года. Поля и береговая линия около Донузлава.

— А что у вас тут так дерьмом воняет? — спросил подбежавший пограничник, поморщившись и прикрывая нос рукой.

Лёха, не теряя самообладания и привычного сарказма, ответил:

— Собачек ваших готовим к поискам, чтобы нюх у них лучше был! — усмехнулся он, кивая в сторону самолёта. В голове у него всё ещё крутилась мысль: «куда только в этих, казалось бы, небольших собаках столько дерьма-то влезает?» - Лёха не переставал удивляться масштабам бедствия.

Тем временем пограничники ловко извлекли из самолёта их «погонщика» — задумчивого, да и сильно подмоченного в буквальном смысле слова лейтенанта, который был уделан по самые уши коричневой субстанцией. За ним, по очереди, они выдернули и собак — грязных, как черти, но рвущихся на поводках и полных решимости убежать как можно дальше от этого летающего кошмара. Овчарки вырывались, скулили и рвались в поле, словно зная, где их ждёт избавление от страданий.

Пока погранцы разбирались с псами и их лейтенантским «начальством», Лёха организовал оставшихся — заставил погранцов вручную развернуть самолёт и дернуть винт. Когда двигатель снова заурчал, он уселся в кабину, быстро сделал предполётный контроль и, развернувшись, легко взлетел по своим же следам на примятой траве. Кукурузник уверенно набирал высоту, оставляя позади поля, пропитанные запахом сгоревшего бензина и разнося по воздуху передаваемый запах собачьих «ароматов».

Вернувшись на родную базу, Лёха зарулил самолёт на самую дальнюю стоянку. Как только мотор заглох, он быстро отбежал на ветер подальше от «ароматного» самолёта, стащил с себя комбинезон и, глубоко вздохнув, наконец с чувством продекларировал:

- С облегченьецем!

25 апреля 1936 года. Дальняя стоянка аэродрома Кача.

— А что у тебя так дерьмом воняет? — удивлённо спросил Иван Петрович, подойдя к Лёхе после пробежки от самолётной стоянки. Мужик, лет под пятьдесят, большой ценитель местной самогонной промышленности и по совместительству штатный техник Лёхиного кукурузника, стоял с застывшим ужасом на лице, догадываясь, кому это всё придется отмывать.

Лёха, с мрачным выражением лица высказался:

— А это у нас комиссар погранцам взаимопомощь оказывал! — не сомневаясь заложил он инициатора всей операции, словно это политрук лично насрал в задней кабине.

Иван Петрович скривился, представляя себе объем работ, но вопросы больше не задавал - привык, что с Лёхой всегда всё не как у людей.

Посовещавшись с Петровичем, Лёха перегнал самолетик на самый край