Александр Прозоров - Басаргин правеж
— Мы люди государевы, а не купеческие, — сурово ответил подьячий. — Посему нам надобно царской волей дела сии решать, а не у промышленников местных побираться!
— У меня всего три десятка стрельцов при крепости! — повысил голос воевода. — Кого я тебе дам? С кем сам останусь?
— Как же ты в осаду садишься, боярин, коли у тебя ратников три десятка всего? — удивился Тимофей Заболоцкий.
— Коли в осаду садиться, так местных за стены изрядно набегает. Их к службе и ставлю, — пояснил боярин.
— Коли так, то без десятка стрельцов беды с Кемью не случится, — тут же поймал его на слове Софоний Зорин. — Допросная изба же для службы и вовсе не нужна.
— В Умбе тоже допросная изба имеется, — сделал последнюю попытку увильнуть от службы кемский воевода. — В Кандалакше у монахов, вестимо, и подземелье для узников готовое имеется.
— Я так полагаю, в Умбе и Кандалакше сторонников у душегубов слишком много, — ответил Басарга. — Как бы препятствий больших не учинили.
— Откель ты знать сие можешь, подьячий? — удивился боярин. — Ты же там и не бывал еще!
— Книги читать умею. Так поможешь или службу царскую за тягость почитаешь?
— Чем смогу, помогу-то, — смирился воевода. — Да токмо многого не ожидайте. Тут не Москва, ратей больших и застенков не имеется. Каждый служивый наперечет.
Заручившись такой неуверенной поддержкой начальника Кеми, Басарга одел своих побратимов и их холопов в броню, прихватил молодого корабельщика, что божился, будто узнал вожака душегубов, и на лопарских упряжках совершил стремительный рывок через давно и прочно замерзшее Студеное море на Варзугу. Путь этот занимал почти два перехода, а потому в деревню опричники прибыли очень вовремя: ближе к вечеру, в поздних сумерках, но еще не так поздно, чтобы останавливаться на ночлег. Но главное — неожиданно.
Размерами своими Варзуга давно заслужила право именоваться городом. Как-никак — две сотни семей, полтораста дворов, подворье свое монастырское, гавань, порт, торг богатый. Однако крепостью сия деревня по сей день так и не обзавелась, да и дома стояли не плотно, а далеко вразброс, на полторы версты окрест церкви. И не потому, что нужда в этом какая-то имелась, а просто так, от доступного простора и вольготности.
Замерзший, поэтому и брошенный на время порт путники миновали незамеченными, поднялись вверх по реке и вскоре увидели впереди россыпь желтоватых и красных огоньков. Окна ярко светились почти во всех избах, а в иных — даже и по несколько. Свечей и лампового жира варгузяне совсем не экономили. Видать, не имели такой необходимости.
Оставив собачьи нарты внизу на льду, бояре со слугами стали подниматься по расчищенной к храму тропе. Басарга поманил одетого в заячью шубейку и лисий треух корабельщика:
— Ну, Беляш, говори, куда душегуб твой скрылся?
— Вон тот дом-то, возле липы одинокой, — сразу указал паренек. — Я его как в церкви увидел-то, сразу признал! Ну, знамо, следом и прокрался, дабы логово-то разбойничье вызнать.
— Лепо, — кивнул подьячий. — Пошли смотреть, что за ухари-удальцы там обитают…
«Разбойничье логово» выглядело как просторная северная русская изба на высокой подклети и с крытым двором. Помимо двора крытого имелся еще двор обычный, с воротами и калиткой, огороженный изгородью в четыре слеги. Но подобное препятствие могло остановить только скотину, дабы летом в огород хозяйский не забрела. Холопы же шустро пролезли между жердинами, пригрозили плетью зашедшейся в лае псине, скачущей на привязи, отворили воротины перед хозяевами. Бояре быстро поднялись на крыльцо…
Стучать в дверь не пришлось — она отворилась, наружу выглянул босоногий мальчуган лет тринадцати в длинной серой рубахе и темных штанах, громко крикнул:
— Замолчи-то, Нурман! Нешто ополоумел?
Тимофей Заболоцкий рванул створку, едва не вывернув ее из подпятников, бояре толпой вломились в сени, а через них и в сам дом, задохнувшись от влажного жаркого воздуха, пропитанного запахами вареных овощей и жареной рыбы. Кольчуги, бахтерцы, шлемы моментально покрылись толстым слоем инея, превращая нежданных гостей в подобие сказочных зимних демонов.
Замерла от неожиданности баба с засученными рукавами, в накинутом поверх сарафана сером переднике, вышитом оленями и звездами. Изумленно открыла рты малышня, рисующая, сидя на полу, угольками по бересте. Вскинул голову чинящий сеть приметный мужик: широкоплечий и кареглазый, с рыжими усами и бритым на немецкий манер подбородком.
— Беляш! — оглянувшись, опричник ухватил паренька за ворот, выволок вперед, кивнул подбородком на мужика: — Этот?
— Он самый-то, боярин! — торопливо закивал корабельщик. — Он указывал, мечом махал. Остальные секли-то и кололи!
— Выходит, Потап Рябун, ты главный зачинщик разбоя и есть. — Отпустив свидетеля, Басарга полувытащил саблю из ножен. — Ну что, добром пойдешь али валить тебя сразу?
Мужик вздохнул, отложил челнок с толстой суровой ниткой, медленно поднялся. Баба взвыла, метнулась через дом от печи к мужу, повисла на шее и громко однотонно завыла. С некоторым запозданием заплакала малышня, уронив угольки и растирая их по полу ладонями.
— Батюшка! Это кто? — закричал из сеней мальчуган, не в силах протолкаться в избу. — Помощь кликнуть?
На последние слова холопы отреагировали правильно, сцапав паренька и затащив вперед.
Подьячий мысленно отметил, что старший ребенок ненамного младше жены разбойника и сильно старше малых детишек. Видать, разбойник уже успел побывать во вдовцах и нынешняя его жена — вторая. Потап вздохнул еще раз, куда глубже, погладил воющую бабу по спине, по волосам, перевел взгляд на мальчишку:
— Теперича ты за старшего-то, Трувор. Не забудь: по жребию ныне два забора-то нашими будут, Индерская тонь и Кривая.
Баба завыла громче, скребя плечи мужа ногтями. Потап с силой взял ее за плечи, чуть отстранил, расцеловал лицо.
— Ты одевайся, что ли. — Опричник, поняв, что сопротивления не будет, загнал клинок обратно в ножны. — Холодно снаружи.
— Липа рядом, веревка в сенях, — ответил Потап. — Не успею замерзнуть-то.
— Легко отделаться собрался, — усмехнулся Басарга. — Про дыбу забыл. Али так подельников перечислишь?
Жена разбойника от таких слов тонко взвыла, бросила мужа и кинулась на опричников, что есть силы стала бить Тимофея Заболоцкого кулаками по груди. Через доспех и толстенный поддоспешник могучий боярин, знамо, ничего не почувствовал, а потому лишь неуверенно кашлянул, взял ее за плечо и осторожно отодвинул. Женщина кинулась вперед снова, но на этот раз ее нагнал сам Потап, обнял сзади, отступил, поцеловал в макушку и сказал:
— Не трать силы-то понапрасну, боярин. Не скажу я ничего. За собой людей-то добрых не потяну.
— Это душегубы твои добрые?! — вдруг выкрикнул Беляш, сдернув шапку. — Деду Мирону живот-то подобру распороли? Леху-то Пластуна руки лишили? Дядьке Шору горло перерезали?
Разбойник угрюмо посмотрел на мальца и предложил:
— Хочешь вешать-то, боярин, — вешай. И дело на сем покончим. А иначе и таковой-то радости не получишь!
— Я сыск веду, а не облаву, — ответил подьячий. — Сам оденешься, прежде чем свяжем, али тебя опосля в одеяла замотать?
Трехлетний малолетка, не переставая плакать, подполз и кулаком стукнул опричника по ноге. Боярин посмотрел вниз — и женщина, испуганно сглотнув, кинулась, подхватила ребенка. Отскочила, прижимая к груди.
— Сам, — кратко согласился опознанный душегуб, вернулся к столу, вытащил из-под него малицу на оленьем меху и принялся неспешно облачаться. Мальчик подошел ближе, прикусив губу и глядя на него исподлобья. Похоже, он с большим трудом сдерживал слезы. — У Третьяка я ставень-то под залог полтины брал, — неожиданно вспомнил атаман разбойников. — Ты лучше деньги ему отдай, новый-то связать теперича не успеем. Ты теперь взрослый, Трувор, хозяйство-то на тебе. Не оплошай.
Он затянул завязки малицы, повернулся к опричникам спиной и отвел назад руки:
— Берите!
Холопы споро смотали руки вместе, поволокли наружу. Баба, отложив дитя, прямо босая опять с воем кинулась за мужем, его сын тоже пошел следом. Опричники отступали, держась настороже, — местные вполне могли кинуться на защиту односельчанина. Однако быстрота ареста не позволила подняться тревоге — крестьянина Потапа Рябуна служивые кинули на одну из упряжек, сами разбежались по другим, и лопари подняли свои шесты, дозволяя собакам сорваться с места.
Позади упала на колени в снег жена разбойника, остался стоять его ребенок, окруженные, словно звездами, крохотными окошками, светящимися тут и там по всему берегу. Кутаясь в толстый меховой полог, Басарга еще долго прислушивался, ожидая, как в Варзуге ударят в набат, однако колокола тревоги так и не забили. Значит — миновало.
