Александр Прозоров - Басаргин правеж
— А ведь это ложь получается, — откинулся на подушку боярин Леонтьев. — Царю в глаза врать никто не посмеет.
Княжна неожиданно тихо захихикала в кулак.
— Ты чего? — покосился на нее Басарга.
— Я знаю, за что тебе, дурашка, Иоанн так покровительствует.
— За что?
— Ты ему правду сказываешь. На всем свете второго такого царедворца не найти.
— Остальные врут?
— Да кто же царю правду говорит? Или, вернее, ему вообще ничего никогда не говорят. У него только просят. Чем лучше наврешь, тем больше выклянчишь.
— Может, к князю Михайле Воротынскому обратиться? — вслух подумал Басарга. — Он ко мне с первых дней с теплотой относится.
— Князь тебе, любый мой, не ровня. Ради тебя греха на душу брать не станет. Даже малого. А уж тем паче такого.
— Андрей Басманов со мной дружен, даже в братчину к нам просился. И к государю вхож.
— Боярин Басманов себя ценит, за такую услугу ответной службы запросит, и немалой. Я таких выскочек знаю. С ними как с ростовщиками. Сперва добры, потом наплачешься.
— Тогда кто? — после недолгого колебания спросил Леонтьев. — Я никого более припомнить не могу.
— Тут спешить ни к чему, — Мирослава стала целовать его ключицы, потом шею. — Тут помыслить надобно. Дольше ждали.
* * *Расслабляться за пирушками и нежиться в перине Иоанн своим слугам долго не позволил. Уже через неделю в ворота дома постучал всадник на взмыленном коне, а когда впустили на двор — передал подьячему грамоту с царской печатью.
— Тришка! Пива холодного гонцу, сколько выпьет, и накормить! — крикнул холопу боярин, сломал печать, развернул свиток.
— Чего там, друже? — с тревогой спросил Софоний Зорин, выйдя из дома с ковшом хмельного меда в руке.
— Карельский уезд взбунтовался… На Терском берегу убитых уже считают, — ответил Басарга. — Иоанн пишет, сыск мы с вами хорошо ведем, посему именно нам в сем разобраться и доверяет. Всех четверых в грамоте перечислил.
— Много войск дает для похода?
— Холопов взять с собой дозволено, по двое на каждого, — свернул грамоту Басарга. — Казна за каждого три рубля прогонных заплатит. Прочие слуги на свой кошт.
— Двое слуг, четверо бояр… Двенадцать ратных целый уезд угомонить должны?
— Сыск — не поход, — поправил его Басарга.
— Сдается мне, государь просто засылает нас куда подальше в земли безлюдные, где о его секретах сболтнуть некому, — прихлебнул меда боярин Зорин, старательно облизал губы. — Хотя, мыслю, Терский берег все же лучше ножа в печени. Коли ссылают, за живот можно не опасаться. Чем дальше от двора, тем меньше убийц.
Отъезд побратимов из Москвы совпал с началом затяжных дождей, и крытый струг подьячего пришелся как нельзя кстати. Плохо оказалось лишь то, что кроме Тришки-Платошки управиться с лодкой в такую погоду ни у кого не получалось. Переменчивый ветер, волны, дождь, постоянные сумерки, течение… И потому вся поездка крутилась вокруг холопа: Тришка засыпает — нужно останавливаться, Тришку пора кормить — бросаем якорь, Тришка замерз — его нужно переодеть, а портки и рубаху повесить сушиться. Тришка даже спал не на полу, а на постели, освобожденной для него боярами!
Дожди прекратились только на Онежском озере — уступив место ночным заморозкам. Дважды, чтобы продолжить путь, струг поутру пришлось обкалывать багром. Последние три дня пути стали своеобразным соревнованием между путниками и зимой — кто успеет первым справиться со Студеным морем: то ли мороз сковать его льдом, то ли опричники прорваться через него к Холмогорам?
Получилось что-то вроде ничьей. Струг вошел в устье Северной Двины, когда вдоль берегов уже установилась полоса припая в две-три сотни шагов шириной. Однако со стремниной полноводной реки зима справиться не успела — заиндевевший струг смог подняться до Холмогор и прочно засесть в припае напротив причалов, с ходу врезавшись в лед и проломившись через толстую корку до середины корпуса.
— Ну, и что дальше? — спросил Басарга, выйдя на нос судна. — На лед сойти не можем, он под нами провалится. До берега еще сажен пятьдесят. Пока обкалываться будем шаг за шагом, аккурат весна наступит.
— Не боись. Через неделю стужа так прихватит, что лед лошадь с воином выдержит, — утешил его Софоний. — Посидим еще чуток в тесноте, нам не привыкать.
К счастью, струг подьячего был не единственным судном, опоздавшим в главный русский порт к окончанию навигации. И потому, еще не успел Басарга ответить побратиму, а с берега уже махал руками какой-то крестьянин:
— Эгей, на лодке! Рубль давайте, вытащим!
— Сдурел, что ли, смерд?! — изумился Софоний. — Тебе столько за год не заработать!
— Ну, тогда и дальше здесь сидите, — хмыкнул холмогорец достаточно громко, чтобы его услышали попавшие в беду путники.
— Пятиалтынный дам! — пообещал Басарга.
— Пять алтын на каждого! — крикнул в ответ местный.
— И сколько вас будет?
— Дык одному не управиться. Пятеро надобны, не менее.
— Десять алтын!
— Мало, боярин!
— Ну так ступай, — отмахнулся подьячий. — Найдутся и еще охотники.
— Еще хоть два накинь, боярин. И до сумерек на берегу будешь.
— И струг на козлы поставите!
— Идет!
Двинские мужики действовали быстро и умело. Двое на широких лыжах, обвязавшись веревками, добежали почти до самого струга и, когда лед под ними начал хрустеть, принялись колоть его топорами на длинных рукоятках. Еще двое тем временем приматывали на берегу между сваями причалов толстую слегу. Правда, когда на струг забросили конец просмоленного пенькового каната, выяснилось, что это не слега, а ворот с прорезью для рычага на конце.
Зачем холмогорцы пробивали канал, бояре так и не поняли. По нему лодку протаскивали только поначалу. Потом струг выскользнул на лед и завалился набок.
— Не выскакивайте! — встревожились местные. — Там промоины случаются!
Путники, ругаясь и уворачиваясь от выпадающих из рундуков вещей, пытались найти себе в каюте удобное место — но для шестерых на маленькой лодке такого не имелось даже в нормальном положении. Впрочем, Басарге и Софонию снаружи было еще хуже — все предметы и борта обледенели, а потому при каждом рывке от поворота ворота бояре соскальзывали наружу, с трудом удерживаясь за веревки и уключины. На полпути боярин Леонтьев не выдержал — отпустил веревку, выкатился на лед и пошел к берегу, плюнув на опасность. Мгновением позже так поступил и Софоний. Ничего не случилось — здесь припай был уже достаточно прочным.
— Держи задаток, — проходя мимо холмогорца, дал ему монету подьячий. — Остальное получишь, когда струг будет на козлах. Где тут поблизости хороший постоялый двор?
После такого путешествия все путники с чистой совестью отлеживались два дня кряду — отогревались в бане, отпивались терпким немецким вином, отъедались горячими супами, пирогами и мясом и спали на перине, вытянувшись во весь рост. Даже слуги получили послабление и гульнули с Тришкой-Платошкой, получившим от Басарги полтину в награду за старания.
Видимо, как раз холопы спьяну и проболтались, кем именно были их хозяева и зачем прибыли в Холмогоры, — поскольку около полудня третьего дня на постоялый двор явились несколько купцов серьезного вида: все в возрасте, с ухоженными бородами и дорогими перстнями на пальцах, в шубах добротных, но скромных — когда дорогое индийское сукно подбивалось не царскими соболями или бобрами, а менее гордыми песцами и горностаями. Притом застежки на шубах были золотые, вошвы шелковые, ворота с самоцветами. Побратимы как раз обедали, еще только думая, с чего начинать сыск? И склонялись к тому, что нужно дожидаться, пока везде установится надежный зимний путь.
— Здрав будь, боярин царский, — уверенно направились к Басарге Леонтьеву богатые гости, сняли шапки, поклонились в пояс. — Зело радо товарищество-то наше, что столь быстро государь на челобитную отозвался, известного подьячего прислал, о скорби нашей беспокоится. Не место служивому человеку-то на постоялом дворе прозябать. Милости просим в палаты старосты нашего перебраться, там тебе и сотоварищам твоим покои достойные отведены.
— Кто старостой у вас будет? — первым делом поинтересовался Басарга.
— Прокоп Володимирович Бачурин, купец именитый в пятом-то колене, солевар, рыбарь, портовик, — степенно сообщил один из купцов.
— Это у которого сына бунтовщики едва не убили?
— А были средь людей-то его и до смерти убитые, и увечные-то, и раненые… — с готовностью заговорили купцы.
— Что же, коли сам Прокоп Бачурин приглашает, отчего не переехать? — согласился Басарга. — Мыслю, помогать в деле моем он станет с охотою…
Сыск начался сам собой, не дожидаясь решения бояр.
Дом купцов Бачуриных заставлял вспомнить скорее о царских хоромах, нежели о жилище торговца-солевара. Не меньше сотни сажен в длину, невесть сколько в ширину, в три жилья высотой, да еще и с просторными внутренними дворами, выстеленными дубовыми плашками. Усадьба подьячего рядом с ним была — ровно изба смерда рядом с княжьими хоромами. Стены во многих горницах заштукатурены и расписаны, в иных обиты кошмой и выстланы коврами, в третьих — тщательно проконопачены и выбелены, многостолпные залы были способны принять на пир сотни гостей. Многочисленная прислуга старалась не просто угождать, а угадывать каждое желание хозяйских гостей. А то и вызывать нужные желания. Во всяком случае, розовощекая пышная девка, столь долго и старательно показывала подьячему, как хорошо застелена постель, где что лежит и как туда удобнее забираться, принимая при этом самые разные позы, что устоять Басарге стоило немалого труда.
