Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— У тебя что-то болит? Зубы? — спросила она участливо.
— Ничего! — бросил я почти грубо. — Ничего не болит!
— Ты, наверное, не хотел никуда идти? Ты книжки любишь читать?
— Словно с ними можно делать что-то ещё, кроме, как читать, — подумал я, машинально саркастически хмыкнув и поняв вдруг, что книжки я читать не люблю. Ну… Не то что не люблю, а то, что я уже все их прочитал. И могу, чёрт побери, их пересказать.
— Ни хрена себе! — вдруг это осознав, произнёс я и остановился.
— Странный ты какой-то. Ругаешься при девочке.
— Извини. Вспомнил тут, кое-что? Забыл одно задание сделать по «домашке». А книги я все уже прочитал. Я с третьего класса в библиотеках записан.
— В библиотеках? — удивилась Светлана. — Почему, это — «в библиотеках»?
— Потому, что книги хорошие на руках долго находятся, вот я и записался в Фадеевскую, Горьковскую, и на Баляева ещё числюсь. Мы там жили до переезда на Космонавтов.
— Ого себе! — удивилась девочка. — И ты уже все книги перечитал? И даже Льва Николаевича Толстого «Войну и мир»?
— Перечитал, ага, — буркнул я, понимая, что вот это — точно пиз*дец. Что-что, а читать книги я любил больше всего на свете и, да, к середине жизни я перечитал их все. В смысле всех советских и зарубежных классиков. А потом сам стал их писать, потому что читать было нечего. Вот я и стал придумывать всякие фантастические истории и печатать их. Печатать? На машинке? Нет, млять, на компьютере! На каком, нафиг, компьютере? Что за компьютер, млять⁈ Что за компьютер⁈
— Ты точно какой-то ненормальный, — сказала девчонка серьёзно. — Что-то бубнит сам себе под нос.
— Да, говорю же. Вспоминаю урок по истории. Даты нужно было выучить, а я забыл. Тебя увидел и из головы вылетело. Вот и пытаюсь вспомнить.
Девчонка расплылась в улыбке.
— Врёшь ведь да? Специально сказал, чтобы мне приятное сделать, да?
— Точно нет. Тебя увидел и голову потерял. Всё забыл!
Я понял, что вел себя, пока мы шли, совсем плохо и наша любовь может сорваться из-за моего «сумасшествия» и теперь надо срочно реабилитироваться. Млять! Слова-то какие мы знаем… «реабилитироваться»… Стоп! Какая любовь⁈ Какая любовь⁈ Не нужна тебе эта любовь! Эта девочка тебе не нужна!
— Это почему это не нужна? — спросил себя я. — Очень даже симпатичная девочка, а с девочками я ещё по серьёзному и не дружил, а тем более раньше ни в кого не влюблялся. А теперь, что, влюбился? Ну, влюбился! Но это простые гормоны, Миша! Пройдёт эта любовь! Как это пройдёт? Сердце как щемит! И дурь переполняет!
— Давай вместе санки потащим! — вдруг сказал я.
— Какие санки, дурак что ли? — спросил сам себя, — Руки уже отваливаются. Верёвки режут пальцы!
Увидел, как на меня, оглянувшись разом, посмотрели мама и папа. Мама с доброй поощряющей улыбкой «молодец сынок», а отец, словно оценивая перспективу и дома что-нибудь скажет про преждевременное женихание.
Я тут с девочкой одной дружил. Хотя… Дружу ещё пока, наверное. До сего дня, короче, дружил. И она ещё не знает, что дружба наша уже кончилась. Да-а-а…
— Вот ты козёл, Мишаня, — девочка то хорошая, добрая и чистая, как весенний цветок, а ты её, даже не поцеловав ни разу, похабно не извинившись бросишь! Даже не бросишь, а просто перестанешь к ней ездить. Просто оставишь!
— Да не брошу я никого! Не оставлю!
— Бросишь-бросишь… Подленько так бросишь. Не объяснившись. Просто перестанешь к ней ездить. А ведь ездил, едва ли, не каждую субботу. А теперь будешь бегать к Светлане, пока не влюбишь в себя девчонку, а потом тоже бросишь. На самом «интересном» месте бросишь! А Любашу встретишь случайно возле Энерготехникума ещё этой зимой и она только скривится в презрительной улыбке. И ты её, паразит, достоин, этой улыбки.
— Да, что ты ко мне привязался! — чуть не крикнул я, но сдержался, поняв, что это я с кем-то тем говорю, кто у меня в голове поселился. Поселился? Поселился-поселился! И этот кто-то принёс мне многие печали от многих знаний. Да-а-а…
— Всё! Пошёл на хер! — сказал я мысленно самому себе и, пошевелив пальцами, перехватил вторую пачку правой рукой поудобнее.
Отогнав чужие мысли и спрятав чужие воспоминания поглубже, я отдался болтовне с девчонкой, время от времени подбрасывая пачки, перехватывая верёвки удобнее. До тех пор, пока девочка не сказала категоричным тоном:
— Дай мне одну пачку! Давай её сюда.
— Не-не-не, — покрутив головой, сказал я. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
— Ну, да-а-ай понести, — весело и нарочито в нос прогундосила девчонка.
— Ни за фто, — так же гнусаво, как Крокодил Гена, или Слонёнок из мультика про удава и мартышку, не помню уже кто из них лучше гундосил, проговорил я и мы вместе рассеялись.
У меня в груди вдруг вспыхнул яркий радостный огонёк и боль в пальцах прошла. Мне стало понятно, что мне вообще пофиг на расстояния, тяжесть в руках и жжение в пальцах.
Дом и квартира Чарусовых была именно теми, которые я помнил. Квартира была не похожа на нашу двухкомнатку тем, что зал был «проходной». Но в принципе, так как дома были типовыми, наши квартиры сильно походили одна на другую. У нас тоже, если нишу убрать, спальня становилась проходным залом. Так делали многие.
Родители отказались от чая, который, как я помнил, был в этой семье «культом».
— А я бы попил чаёк, — с нотками трагика-злодея в голосе тихо сказал я.
— Ха-ха! Ну, приходи! — сказала Светлана.
— Приду. Уже не боишься меня?
— Вот ещё! Было бы кого! Только у нас полугодовая контрольная на носу.
Я сделал вид, что присмотрелся к её носу, и сказал:
— Нет там ничего.
— Ха-ха, — хохотнула девчонка. — Ты забавный. Приходи в субботу после уроков, погуляем.
— Окей! — сказал я и похолодел.
— Что за «окей»? — спросила она.
— Хоккей, — сказал я. — Это наше, пацанское.
— Окей, — это по-английски — «хорошо», — сказал «дядя Витя».
— Понятно. Американизмы прячете, — усмехнулась Светлана.
— Слова ты какие знаешь! — удивился я.
— Пошли уже, жених! — крикнул с первого этажа отец. — Квартиру студите!
— И почему сразу «жених»? — подумал я об отце, сморщившись.
— Всё, пока, — сказал я Светлане, стоявшей в открытом проёме двери.
— Пока.
* * *Мне в ту ночь в голову лезло столько всего, что я проснулся разбитый и с головной болью, словно меня крутили в бетономешалке. И, как на зло, у нас первым уроком была история, учительницу которой я не любил категорически, и, вероятно, она меня тоже. Почему я её не любил? Да потому, что она «просто» читала урок по учебнику. Слово в слово и буква в букву. Мне хотелось чего-то большего от урока истории и я задавал ненужные вопросы.
Они хоть и были строго по теме, но историчка всегда «отправляла меня к учебнику», постоянно твердя: «Не надо ничего лишнего. История не терпит фантазий и отклонений. А я как-то добавил: 'От линии партии», и попал в диссиденты. Меня даже на бюро школьной комсомольской организации вызвали и едва не исключили из комсомола. Это в том году было. Только приняли и чуть сразу не исключили. Вот прикол! Я потом притих, но историчка меня с тех пор регулярно «дрючила». Особенно в середине и конце года.
Так было в том году, когда я напросился на экзекуцию в самом начале учебного года, так происходило и теперь, когда надо было выставлять оценки за полугодие. Историчка спрашивала меня на каждом уроке по любому, даже пустяковому вопросу, и по результату моего ответа ставила мне отметку. Например, как в тот день.
Как только Ирина Гавриловна внесла свои телеса в класс, она спросила:
— Шелест, ответь нам, какие реформы и законы приняли в США во время кризиса тридцатых годов?
По классу пробежал ручеёк облегчённых смешков и покашливаний, словно горный поток прокатился по пересохшей речке.
— Тихо, класс! — придушила радостные и облегчённые выдохи историчка.
Я встал.
— Идти к доске? — спросил я.
