Москва - Дмитрий Николаевич Дашко
До суровых нравов сталинского империума ещё далеко. Советская Россия первой половины двадцатых – просто образец демократии, свободы нравов и либерализма.
Но одно дело – слышать об этом, а другое – лицезреть собственными глазами.
А посмотреть было на что: девицы хоть и не походили на модельных красоток из будущего, но в целом оказались весьма и весьма аппетитными. Правда, худеньких среди них не было – почти все несколько «в теле», но это скорее в плюс для представления.
Похоже, Камерный балет знал, чем завлекать широкую публику, в отличие от Большого.
Пока я стоял, открыв рот, подошёл невысокий, начавший лысеть мужчина лет тридцати, с широким открытым лицом, высоким лбом и глубоко посаженными глазами.
– Добрый день. Это вы из уголовного розыска? – с недовольной интонацией спросил он.
– Здравствуйте. Да, я из уголовного розыска. Моя фамилия Быстров. – Я показал удостоверение, которое не произвело на деятеля искусств особого впечатления.
Он не испугался, скорее удивился моему визиту.
– Голейзовский, Касьян Ярославович, – представился собеседник.
Судя по апломбу, явно не последняя величина в нашем балетном хозяйстве. Мне его ФИО ничего не говорили, но не удивлюсь, если бы какой-нибудь искусствовед из будущего обомлел бы и хлопнулся в оборок от счастья.
– Руководитель мастерской балетного искусства, а ныне – Московского Камерного балета, – продолжал он. – Вы по какому вопросу, товарищ Быстров? Насчёт контрамарок?
– Увы, нет, – признался я. – Всё больше по делам нашим скорбным. Но, если позволите, всё-таки задам один вопросик не по делу: а вам не кажется, что ваши балерины… ну, как бы это сказать… несколько не одеты, что ли?
– А вы что – ханжа, товарищ Быстров? – недоумённо протянул Голейзовский.
Я пожал плечами.
– Не знаю. Всё может быть.
– Мне нравится ваша честность, – хмыкнул Голейзовский. – Обычно все старательно мотают головой и заявляют, что они точно не ханжи… Что ж, отвечу вам с такой же честностью. Спектакль, над которым я сейчас работаю, призван показать зрителю, как прекрасно и одухотворено обнажённое тело. Нагота естественна, она не должна отвлекать от великой мудрости и абстрактности вдохновения. Я называю это эксцентрической эротикой. Надеюсь, вы ничего не имеете против эротики? – вопросительно уставился он на меня.
– Не имею, – заверил я.
– Приятно слышать. А теперь готов выслушать, что за дело, помимо моих эротических экзерсисов в искусстве, привело вас сюда.
Я рассказал ему о страшной находке. Касьян Ярославович выслушал меня внимательно и под конец переспросил:
– Миниатюрная брюнетка?
– Да. Она пропала… примерно неделю назад, такой приблизительный срок определил наш эксперт, – подтвердил я.
– Боюсь, что ничем не могу вам помочь, уважаемый товарищ Быстров. Все известные мне брюнетки заняты в моём представлении, и никто из них не пропадал. Да вы и сами могли отметить, что мне импонируют в некотором роде пышечки. Худеньких среди моих балерин нет.
– Хорошего человека должно быть много, – улыбнулся я.
– Это вы верно подметили, – согласился Касьян Ярославович. – У вас ко мне всё?
– Боюсь, что да, – вздохнул я, а потом спохватился:
– Впрочем, кое-что нужно, раз уж вы сами затронули эту тему. Может, найдёте контрамарочку на ближайшее представление? В идеале – четыре…
Голейзовский кивнул.
– Найдём, молодой человек. Для наших органов правопорядка обязательно найдём, причём с лучшими местами.
Покидал я сей храм искусства не с пустыми руками, правда, ни на шаг не приблизившись к установлению личности пропавшей балерины.
Надеюсь, Трепалов и парни оценят подарок. А то уже несколько дней в столице, но на культурную программу даже намёка нет. Некрасиво это, неправильно и даже не по-большевистски. Надо приобщать сотрудников к прекрасному.
Если понравится «шоу», свожу потом на него и Настю, когда она приедет в Москву.
Два раза я обломался в поисках. Но Бог любит троицу. Это произошло и в моём случае.
Балетная школа носила имя незабвенной Айседоры Дункан. Пусть сама «Божественная босоножка», как звали американскую танцовщицу, покорившую мир экстравагантной пластикой и экзотическим костюмом в виде древнегреческого хитона, ещё в мае покинула Советскую Россию вместе с молодым мужем – Сергеем Есениным (разница в возрасте между супругами составляла почти двадцать лет), продолжатели её дела в Москве остались.
Насколько помню, жизнь в Америке у молодожёнов не заладилась. Гений отечественной поэзии заливал тоску по Родине водкой и лупил почём зря свою «Дуську», – но это так, к слову. Морального права критиковать великого поэта у меня не было, нет и не больно-то хочется.
Главное, что впереди действительно забрезжило хоть что-то, напоминающее свет в длинном и тёмном туннеле.
Глава 12
Но обо всём по порядку.
Я на ходу спрыгнул с подножки 24-го трамвая, на боку которого была изображена «смычка города и деревни»: мускулистый рабочий пожимал руку крестьянину с длинной окладистой бородой. Добрые люди подсказали заранее, где удобнее выходить, поэтому мне осталось пройти всего шагов двести к зданию, где находилась школа пластического танца Айседоры Дункан.
Двухэтажный особняк по адресу: улица Пречистенка, дом 20, ещё издалека впечатлял роскошью и помпезностью в стиле классицизма. Колонны, фальш-колонны, лепнина, украшения на фасаде в виде грифонов, орлов, львов.
Мимо суетливо, не поднимая головы, пробегали москвичи, для которых эта красота давно стала обыденностью и слилась с общим фоном.
Внутри оказалось не менее роскошно, чем снаружи, хотя первым впечатлением было, что я попал не то в детсад, не то в начальную школу.
Был перерыв между занятиями, из учебных классов высыпали девчушки от пяти до десяти лет, все босоногие и в одинаковых алых платьицах. Будущие примы балета устроили весёлую игру в догонялки, и в коридоре разом стало тесно.
На меня ученицы не обращали ни малейшего внимания, в отличие от суровой бабульки-вахтёрши, преградившей мне путь.
– Товарищ, вы куда? – поинтересовалась она, окинув меня недобрым взглядом. – Посторонним вход воспрещён.
– Добрый день! Мне можно, я не посторонний, – усмехнулся я, показывая удостоверение.
Бабулька надвинула на нос очки, пробежалась глазами по удостоверению, потом посмотрела на фотографию, на меня, снова на фотографию и, похоже, удовлетворилась увиденным.
– Слушаю вас, товарищ Быстров, – бабулька аж покраснела от удовольствия, что может оказаться полезной милиции.
– Мне бы с начальством переговорить.
– Кабинет заведующей в конце колидора, – отступила вахтёрша.
Найдя нужную дверь, я постучал и, дождавшись ответа, вошёл.
Меня встретила высокая стройная женщина примерно моего возраста, а точнее – ровесница «настоящего» Георгия Быстрова, в длинном, струящемся до пола красном платье, стилизованном не то под тунику, не то под хитон. Больше всего в ней привлекали внимание большие, умело
