Авиатор: назад в СССР 8 (СИ) - Дорин Михаил

К чему было это сказано, непонятно. Если она что-то знает о моей судьбе, наградах, да хоть гороскоп на следующую неделю, чего загадками-то говорить. Вывод один — балаболка!

Чемодан я предусмотрительно занёс перед построением в гермокабину Ан-12. На нём мы сегодня и будем сопровождать нашего командира в Союз. Магистральная рулёжка была переполнена множеством столпившихся людей. Почётные гости и большие начальники уже прибыли. Знамённая группа готова. С минуты на минуту должны были доставить гробы с погибшими солдатами и офицерами за время этой тяжёлой операции.

— Шестнадцать человек, — прошептал стоящий рядом со мной в строю Гусько. — Из лётчиков только Томин, — удручающе вздохнул он.

— Валерий Алексеевич хотел, чтобы все вернулись домой, — ответил ему Гаврюк. — А мы его сберечь не смогли.

Погода сегодня испортилась и была под стать мероприятию. Всё шло к тому, что должен был пойти дождь. Как только привезли погибших, с неба стали накрапывать дождинки.

— Товарищи, слово предоставляется маршалу Советского Союза Ахромееву Сергею Фёдоровичу, — представил Член Военного Совета заместителя Министра Обороны СССР.

Стального цвета облака буквально в несколько секунд нависли над Шиндандом. Ахромеев хотел начать свою речь, но выдержал паузу. Он подошёл ближе к гробам и внимательно посмотрел на фотографии погибших.

Дождь слегка усилился. Фуражки начали вымокать и с козырька закапали мелкие капли. Маршал молчал, смотря на длинный строй военных, стоящих перед ним в промокших одеждах. Он ничем сейчас не отличался от нас. Дождь одинаково влияет и на рядового, и на маршала.

— Пуля, ракета, снаряд — не знают должностей, званий, имён и заслуг, — начал говорить маршал, и не думая воспользоваться зонтом, чтобы скрыться от дождя. — Сама война, будь она проклята, требует от каждого из нас самоотдачи, мужества и готовности жертвовать собственным благом ради спасения других. Но чаще всего, в жертву приносят только жизнь.

Маршал закончил говорить и слово стали брать остальные высокие гости церемонии прощания. В дождливое небо поднялись несколько самолётов. Им выпала честь совершить проход над процессией.

Очередную речь произнёс один из членов политбюро ЦК КПСС.

— Хоть кто-то приехал, — проворчал Валера.

И действительно! Не помню, чтобы представители политбюро посещали советские войска в Афганистане. Может, в Кабуле и бывали. А вот чтоб в дальние гарнизоны, не слышал. Фамилию не запомнил этого деятеля.

Пришло время грузиться. Во время погрузки, на малой высоте прошли строем сначала МиГи, затем Су-25е, а завершили всё братцы — вертикальные, отстреливая одиночные тепловые ловушки.

Командир Ан-12го сказал нам занять места в гермокабине. Мне удалось сесть рядом с иллюминатором.

Двигатели транспортника загудели. Самолёт быстро вырулил на полосу и приготовился взлетать. Четыре турбовинтовых двигателя стали набирать нужные обороты. Рывок и самолёт побежал по полосе.

Отрыв я даже не заметил, поскольку мысленно погрузился в надвигающееся возвращение в Союз.

— О чём задумался, Серый? — спросил у меня Бажанян.

— Не так я хотел слетать домой. Думал, что полечу обратно на более весёлой ноте, — сказал я и продолжил смотреть в иллюминатор.

Самолёт вышел из облаков и за бортом засветило солнце. Красиво выглядит система горных хребтов Паропамиз. И где-то там уже и родная страна.

— Смотри. Такого никогда не видел, — указал в иллюминатор Валера.

Рядом с Ан-12 пристроилась пара МиГ-23, следуя рядом. Из кабины экипажа вышел бортинженер и тоже обратил наше внимание на такой кортеж.

— Запросили по связи разрешение пристроиться. Хотят сопроводить нас до Осмона, — сказал он и посмотрел в иллюминатор по другому борту.

Справа была ещё одна пара МиГ-23. От такой дани уважения погибшим слегка замерло в душе.

Под нами осталась пограничная река Амударья. И никто из истребителей не отвалился в сторону. Все проводили командира полка в последний путь.

Глава 7

Яркое солнце, невозможная жара и приятный шум моря. Или океана? В этом сне уже и не разобрать.

Влага испарялась с бетонки после вчерашнего дождя. Техники с голым торсом бегали под самолётом, готовя его к вылету. С каждым шагом мой комбинезон становился всё тяжелее и тяжелее от пота. Никакого морского спасательного костюма. На мне обычный комбинезон, к которому я привык в Афганистане.

Аэродром огласил дикий гул двигателей. Он нарастал с каждой секундой. Техник бежал ко мне в каких-то странных тапочках с докладом о готовности моего борта, но его голос тонул в этом нескончаемом шуме. И почему мне казалось это нормальным — за тапки на этом аэродроме никого не наказывают.

Сзади кто-то потянул меня за локоть.

— Ну что, сегодня первый вылет на новом самолёте? — весело спрашивал меня такой лётчик, чьё лицо было прикрыто светофильтром. — Серый, чего завис? — продолжал он меня теребить.

Открыв глаза, я сощурился от яркого солнца, проникающего в гермокабину через иллюминатор. Меня толкал вбок Валера, чтобы я проснулся.

— Ты так поспать любитель! — удивился он, почёсывая свои густые усы.

— А чего ещё делать? Это в МиГе не поспишь, а тут почти трансатлантический перелёт, — сказал я, отклонившись назад в кресле гермокабины Ан-12.

— Сейчас снижаться будем. Уже траверз Ташкента прошли, — произнёс Гаврюк и повернулся к Буянову, который что-то проверял в своём чёрном портфеле.

Снова сны меня одолевают непонятные. Раньше было интереснее — море-океан, взлётная палуба и новый корабельный самолёт. Каждые такие грёзы, словно вещий сон о моём будущем. Как бы сознание даёт намёк, что я окажусь в морской авиации.

А сегодняшняя картинка другая! Меня будто в отпуск отправили на пляж. Ещё и эти тапочки на представителе техсостава! Гул двигателей ужасный. Наверняка — шум Ан-12го проник ко мне в сон.

— Ничего, Родин. Пару дней в общаге потаскаешь кровать на спине и будешь свеженьким, — громко сказал Буянов, присев напротив меня в такое же кресло и выложив на столик между нами несколько различных вещей.

— Гаврилыч, ты ничего не потерял? — спросил у него Бажанян, кивая на предметы, на столе.

— Из кабинета и вагончика всё забрал. Снаряжение брать не стал — кому оно нужно, — сказал Буянов и стал медленно укладывать вещи в открытый дипломат.

Это были главные ценности командира. Записная книжка с логотипом Олимпиады в Москве, небольшая пачка чеков Внешпосылторга, удостоверение личности, несколько книг и пару фотографий.

— Лариса, — вздохнул Гаврилыч, показывая фото Араратовичу и убирая его в чемодан. — Не думал, что мне придётся ей везти Алексеевича.

— Это его супруга? — спросил я, когда Буянов закрыл ключиком чемодан.

— Да, Лариса Павловна. Мировая женщина. Сколько бесед она с нами проводила и не пересчитать, — улыбнулся Араратович.

Буянов рассказал историю, как у него не сразу всё получалось в полку. Не получалось нормально летать.

— Пошёл к Алексеевичу. Он комэска мой был тогда. Сказал, рапорт на увольнение пиши и домой мне принесёшь. Я и написал, — сказал Гаврилович.

— И что потом? — спросил Валера.

— Прихожу, а мне Лариса Павловна открывает дверь. Голова в бигуди, фартук в муке. Стоит и руки вытирает полотенцем, — посмеялся Иван Гаврилович. — Мол, чего пришёл, лейтенант? Я ей говорю, что командиру рапорт отдать. Она уходит и возвращается с оладушками.

— А они у неё просто, мамой клянусь тысячу раз, такие никто из вас двоих не ел! — воскликнул Араратович.

— Лариса Павловна говорит, держи оладушки, а ты мне рапорт. Ну, я и без лишних мыслей отдал ей, — сказал Буянов.

— И передала? — удивился я.

— Неа. При мне порвала и сказала: «- Иди работай». Добавила, если ещё раз приду, заставит меня туалет на аэродроме чистить и за щёку потеребила, — ответил Буянов и повернулся к иллюминатору.

Комэска сейчас несколько потерян. Ему из нас четверых тяжелее всего. Он был ведомым Томина и должен был заходить в левом пеленге на посадку.