" Всехние" дети детского дома. - Наталья Алексеевна Добровольская
Этот дом не был пропитан официальной казенщиной, как предыдущее здание. Это было любимое неофициальное место сбора литераторов всех рангов, их клуб, место тусовки, как сказали бы в будущем.
И, конечно, самым любимым и почитаемым помещением здесь был ресторан, где начинающий писатель мог обедать или ужинать за одним столом с маститым автором и бойко обсуждать и даже критиковать другого, не менее уважаемого писателя. И как точно отмечал Михаил Афанасьевич, "по справедливости этот ресторан считался самым лучшим в Москве."
Кухня здесь действительно была великолепной, но попасть сюда было не так и просто, пускали только членов Союза писателей по предъявлению членского билета.
И как отмечал Михаил Афанасьевич в своем романе, "всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам — членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, — известным всей Москве билетом."
Ну и все мы помним знаменитую сцену посещения Коровьевым и Бегемотом ресторана МАССОЛИТа в «доме Грибоедова» в 28-й главе романа «Мастер и Маргарита», когда строгая гражданка, записывающая всех посетителей ресторана, требует у странной парочки именно такого удостоверения членов литераторской организации.
Строгий щуплый человек маленького роста, стоявший начеку при входе в это заветное помещение, и носивший, как узнала позже девушка, прозвище "Крошка Цахес", знавший, как поговаривали, всех писателей в лицо и по именам - отчествам, только молча поклонился Николаю Николаевичу и, смерив девушку оценивающим взглядом, посторонился и пропустил их в это "сакральное" место.
Главное помещение ресторана - обшитая дубом и украшенная колоннами из того самого контрабандного сандала Дубовая гостиная или Дубовый зал - был самым шикарным местом в этом шикарном здании.
С высоченного потолка свисала огромная люстра, которая, по слухам, предназначалась для вестибюля станции метро «Комсомольская», но Сталин подарил ее Горькому, а тот передал ее сюда, в Дом литераторов. Ее свет падал на столы с туго накрахмаленными скатертями и конусами салфеток. Стены, украшенные великолепными картинами, витражи окон, прекрасный паркет, все это поражало людей, впервые сюда зашедших.
Сервировались столы тоже не абы чем, а павловской посудой, изящной формы приборами и бокалами. Словом, было ощущение пребывания в настоящем «храме еды».
Тем более, что ведомственная писательская кухня много лет снабжалась самыми лучшими в СССР продуктами, в силу чего в меню ресторана не переводились не только икра или свежие огурцы даже зимой, но и рябчики, символ «буржуйской» жизни, или упоминавшиеся в знаменитом романе Степой Лиходеевым "порционные судачки а-ля натурель".
Читаешь описание меню этого знаменитого ресторана от Михаила Афанасьевича, и невольно глотаешь слюнки:
"Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а у вас неотложные литературные дела держат в городе - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?!"
И, конечно, у какого-нибудь начинающего поэта от "сохи" или станка, не знавшего ничего вкуснее картошки с салом и принимавшего пищу у себя за шатким столом на коммунальной кухне, захватывал дух от красоты этого помещения и от блюд, здесь подаваемых, и он мог выразить эти чувства только восклицанием: «Во, бл…, живут же люди!», явно себя к ним не причисляя.
Поскольку дело происходило днем, зал ресторана был еще относительно пуст, бурная жизнь здесь начиналась чуть позже, к вечеру. И Наде сразу бросился в глаза столик, за которым сидел человек с грустными черными глазами, иронически на всех поглядывающий. Спутник Нади поклонился ему, а тот сухо кивнул в ответ и отвернулся. Недоумевающей девушке Николай Николаевич кратко бросил:
- Это Светлов, - и тут уже Надежда стала во все глаза смотреть на этого знаменитого поэта, которого, конечно, все знают по стихотворению «Гренада».
Это стихотворение было славой и проклятьем Михаила Аркадьевича, он очень сердился, когда все считали его автором только этого текста, ведь у него было еще очень много других замечательных стихотворений. Фразы из его стихотворений: «Этапы большого пути», «Откуда у хлопца испанская грусть?», «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути», стали поговорками и нередко употребляются людьми и в будущем, которые и не задумываются об их авторстве.
Таким же проклятием, добавим вскользь, была и роль Шурика для Александра Демьяненко, который доходил до белого каления, когда все считали его именно глуповатым студентом из фильма, а не взрослым известным актером. Но это реплика в сторону, а сейчас вернемся к нашим героям.
Еще больше Светлов гордился тем, что в годы массовых репрессий никто из литераторов не мог упрекнуть его в том, что он кого-либо оболгал или на кого-то написал донос, и признавался, что это «было сделать труднее, чем написать «Гренаду».
Мужу Надежды в будущем очень нравилось стихотворение «Итальянец», он знал наизусть весь этот достаточно большой текст, написанный Светловым в годы Войны, и он обожал читать это стихотворение в подвыпившей мужской компании, доводя собутыльников до истерики от смеха и восторга, проговаривая низким "инфернальным" голосом великие строки:
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-
