Пункт назначения 1978 - Виктор Громов

Я приложил руки к груди и пообещал:

– Обязательно верну. Спасибо.

Женщина вздохнула.

– Что-то еще нужно? Или только молоко?

– Мама просила яиц.

Я честно попытался вспомнить сколько, пожалел, что дома не записал, и выдал от балды:

– Два десятка.

Моя благодетельница повеселела. Потом, глянув на меня недоверчиво, проворчала себе под нос: «Ох уж эти мальчишки!» После чего сама осторожно сложила крупные белые яйца в металлическую сетку, отсчитывая их вслух. Потом уточнила:

– Все? Или мать еще чего просила?

Я подумал, докупил кусок сыра, словил вдохновение и добавил туда же полкило творога, вместо молока. Только потом сообразил, что совершенно не помню цен. И тут же испугался – хватит ли денег? А если нет? Спросить было неудобно.

Денег, к счастью, хватило. Даже осталось. Взяли с меня три рубля семьдесят копеек. Я искренне поблагодарил, и, как самый натуральный охотник, довольный своей добычей, отправился в овощные ряды, выполнять заказ отца. Покупать дули.

Дули. Их безумно любила бабуля – папина мама. Маленького меня часто отправляли к ней на каникулы. Бабуля была мудрой. Бабуля была доброй. Она бескорыстно обожала меня.

Утром варила вкуснейшую кашу, непременно с медом. Наливала мне чашку прохладного молока. Покупала для меня калорийные булочки по девять копеек. Дома мать баловала нас подобным крайне редко – всю жизнь пыталась блюсти фигуру.

А бабушка… Бабушка – совсем другое дело.

Дальше начиналось настоящее священнодействие. Калорийку следовало аккуратно разрезать, непременно вдоль, низ толстенько намазать деревенским маслом «со слезой», сверху положить варенье из черной смородины, а потом прикрыть это второй половинкой. Ни одно пирожное не могло сравниться по вкусу с этим чудом кулинарной мысли. Запивать все нужно было молоком.

Мда…

А по утрам мы ходили на рынок и покупали дули – большие желтые груши. Спелые, сочные, душистые. Такие мягкие, что их невозможно было нести. Только сразу есть.

Дули мылись там же, на рынке, под колонкой и съедались по пути домой. Бабули не стало, когда мне было четырнадцать. За два года до этих событий.

А дули я не ел уже лет тридцать. И вот судьба снова подарила мне эту возможность – это воспоминание из далекого детства.

В овощных рядах дули были. Сразу на трех лотках. Я выбрал самые симпатичные и попросил пять штук. Вышло немногим больше, чем на килограмм. Торговец – пожилой армянин – окинул меня оценивающим взглядом и объявил пятьдесят копеек. Отчего-то мелькнула мысль, что меня основательно надули. Но я был так счастлив, что не стал ничего перепроверять.

Мне выдали сдачу с рубля, пожелали приятного аппетита и предложили непременно возвращаться завтра за новой порцией. Пришлось уверить в ответ, что вернусь. Четыре груши я аккуратно уложил в сетку поверх яиц, а одну решил съесть немедленно. Прям так, немытую. Удержаться от соблазна было невозможно.

От сладкого пряного аромата слюни бежали, как у бешенной собаки. Я откусил огромный кусок и едва не захлебнулся соком. Это было вкусно. Это было восхитительно. Это было божественно. С горечью подумалось, что в будущем груши совершенно разучились пахнуть. И не только груши.

Возвращаться через пустырь я не рискнул. И не прогадал.

Второй выход нашелся сразу за овощными рядами. Именно он и был главным. Возле ворот сидела неизменная бабка и продавала семки стаканами. Рядом с ней горочкой были сложены газетные кульки. Меня она приметила издалека и несказанно обрадовалась:

– Внучок, возьми семечки. Вкусные, душистые… – Принялась она нахваливать свой товар.

У меня в кармане оставалось еще восемьдесят копеек. От семок я отказываться не собирался, но игру добросовестно поддержал:

– Сырые небось?

Бабка наигранно оскорбилась:

– Как можно, жаренные. Ты пробуй, пробуй!

Она сноровисто опрокинула граненый стакан в газетный фунтик и протянула мне. Я подхватил сверху аппетитное пузатое ядрышко и отправил в рот. Ну, что сказать? Семки были, как семки, но из газетного кулька они показались стократ вкуснее магазинных.

Бабуля это моментально просекла:

– Вкусные?

Я кивнул и подтвердил:

– Вкусные.

И тут же получил в ответ:

– Стакан – десять копеек.

Не по годам проворно бабка закрутила кулек сверху и пояснила для меня:

– Чтоб не просыпалось. – Потом подумала и расщедрилась. – Три отдам за двадцать пять.

Спорить не имело смысла. Я взял три. Расплатился с бабулей, отсыпал горстку в карман, остальное запихнул к молоку и вышел в город. На этой улице мне довелось побывать впервые. И она мне сразу понравилась. Была новее, комфортнее той, где мы жили.

Чуть поодаль стояли вполне приличные пятиэтажки. Напротив рынка, через дорогу сверкал стеклянной витриной новенький магазин. Над дверьми красовалась гордая надпись «Сельпо». В кармане все еще оставалась мелочь, и я отчетливо понял, что мне непременно надо попасть в этот магазинчик.

По раздолбанному асфальту с умопомрачительным дребезгом прошкандыбал автобус под номером два – старенький желтый ЛиАЗ. На заднем стекле его виднелась табличка: «Рынок – порт». Автобус был полон. В такую жару я бы ни в жизнь не рискнул в нем ехать. Но пассажиры, набившиеся внутрь, как селедки в бочку, были со мной не согласны.

Сразу за рынком ЛиАЗ свернул направо и исчез где-то между домами. Я закинул в рот новую семечку, сплюнул шелуху и направился в магазин.

Кто не бывал в советском заштатном магазинчике, тому не понять того чувства, что овладело мной. Здесь все было до боли знакомым. Прекрасным и абсурдным. Даже нет, если точнее, абсурдно-прекрасным.

Первое, что бросалось в глаза, широкая полка за прилавком, где аккуратной горкой лежали валенки. Громадные. Мужские. Без галош. Понять, кому в жарком приморском городке понадобилась такая обувка было невозможно. Да я и не пытался.

В мозгу пронеслось: «Чудны дела твои, Господи!» Следом проскочила крамольное: «А почему не лыжи?» Хотя, что греха таить, в 1978-ом