Чердынец - taramans
Предпоследний дом в улице и дом парикмахерши разделяется большим кустом черемухи и оттого этот ее дом и не виден издалека, с улицы. Уже подходя к дому, зайдя за куст, я разворачиваюсь и придерживаю наткнувшуюся на меня Надю. Все как там — в цеху.
— Ты чего? Опять за свое, что ли? Совсем сдурел? — Надя не отталкивает меня, но своими руками держит мои руки, не давая себя обнять.
— Надюша! Вот скажи мне… Мне — интересно, что со мной происходит… Вот когда ты — вот так рядом и я… и тепло твое чувствую и запах твой… у меня… ну — ты понимаешь же? Да и видно же, правда? А еще — как мороз по коже и так — мурашки по спине… И сладко так — в животе, что и голова дурнеет. Как в тумане все… А… вот у тебя — есть такое? Ну — или как-то по— другому?
Лицо Надюшки густо краснеет:
— Вот еще… буду я тут тебе в чем-то признаваться… кавалер нашелся! — Надя пытается обойти меня, но это лишь сближает нас. Я все же обнимаю ее, и крепко держа за талию, начинаю целовать. Она упирается мне в грудь руками. Но — к своему удивлению, я чувствую, что — не отталкивает меня! А ведь могла бы — силы у нее есть. Я же говорю — ядреная девушка!
Я целую ее и — вдруг! начинаю ощущать, что губы ее чуть дрогнули, и… вроде бы даже начали отвечать мне. Я перевожу руки с ее талии на попу и наглаживая, потискиваю. Одурею я от этой попы! Это — смерть моя, а не попа!
Так мы стоиv, целуясь. В какой-то момент, она даже сама целует меня, так нежно и сладко, что я весь покрываюсь сладкой истомой!
«На дворе туман! В голове — дурман!»
Надя резко отрывается от меня. Смотрит зло:
— Все, все — хватит! Доиграемся мы с тобой, Юрочка! И ведь целоваться так где-то научился, сопля зеленая!
Неожиданно, да. Вот только — сама нежность и податливость, и сразу — вот такая озлобленность. Я отхожу в сторону, отворачиваюсь от нее, и вцепившись руками в штакетник, тупо смотрю в Рощу.
Надя стоит, опустив голову, смотрит в землю, прижимая ладошки к красным щечкам.
— Ну что, пошли? А то хозяйка ждать устанет, — предлагаю ей, кивая на близкую уже калитку в заборе.
Надя идет вперед и открывая калитку, ойкает, и наклоняется что-то поднять. Я сам от себя такого не ожидая, делаю шаг к ней и запускаю руку ей под сарафан — прямо между ног, и провожу там — cнизу и до самого верха. Очень нежно гладя по пути кожу ее ног — она у женщин между ножек, на внутренней стороне ноги — особенно нежная, и очень чувствительная! У-п-с! А трусики-то у нее между ног — мокрые! Вот как! Довел бедную девочку, коз-з-зел!
Еще обдумывая свое открытие, и уйдя в себя, я получаю вдруг — бах!!! оглушительную оплеуху! Аж в ухе — зазвенело! Я затряс головой, пытаясь вытряхнуть этот звон! Вот это Надя! Вот есть же женщины в русских селеньях! Какая там, на хрен, остановка коня на скаку?! Она вот так его, оплеухой, и с ног свалит!
— Ой, Юрка! У тебя — кровь из носа! Ой! Погоди — наклонись-ка, а то — футболку всю ухряпаешь! Ой! Ну вот — уже закапал! Ну вот что с тобой делать, а?
Наверное, услышав суматоху, которую устроила Надя, на крыльцо из дома вышла хозяйка. Я, зажав пальцами нос, гнусаво поздоровался.
— Что это тут у Вас случилось? Надька, это ты его что ли так? За что это? — Вера была явно удивлена.
— Это… я упал, вот. Запнулся вот здесь… ну и… вот!
— Интересно ты упал! Как-то сразу и ухо, и щека вон, и носу досталось, — протянула парикмахер.
— Ага… это я могу! Показать как — вторая щека-то у меня еще целая? Хотите? — я уставился на Веру.
— Надь! Он что у Вас — больной… на голову? Ты — не говорила, — с сомнением смотрела на меня хозяйка дома.
— Ой, Вер! Да придуривается он! Что ты — не понимаешь? Он вот вечно так, клоуна изображает! — Надя была озадачена и немного испугана.
Потом, в две руки женщины стянули с меня футболку, здесь сразу появился таз, и Надя застирала футболку, чтобы кровь смыть.
— Вон, из бочки умойся! — дождавшись, когда кровь перестанет сочится, указала Вера.
Умылся, вытерся поданным полотенцем.
— Надь! Вон повесь на веревку, пока я его стригу, она и высохнет!
Мы прошли в дом. А что? Чисто здесь и даже — уютно. Я еще в ограде видел — вроде мужика в доме нет, но порядок — есть. Все по своим местам и ничего не валяется. Ограда застлана плахами и чисто подметена. Да как бы — и не помыта. Босиком ходить можно!
Вот и в доме — также чисто, аккуратно. На мой вкус — вот всяких тряпочек-занавесочек многовато, опять же — слоники, всякие прочие фигурки и статуэтки. Картинки какие-то по стенам, репродукции. Ну — женское жилище! И женщина-хозяйка — явная аккуратистка! Небольшая кухонька, и между занавесками видно — такая же небольшая, аккуратная комнатка. Диван вот, телевизор на тумбочке, печка — «контрамарка», как у бабы с дедом.
— Ну что! Вот табурет — садись. И рассказывай, как тебя стричь, — Вера с интересом обсмотрела меня со всех сторон, просунула пальцы в волосы, потянула несильно, — а не жалко, такие-то волосы состригать? Нет? Ну — как хочешь!
Мы расположились в кухне. Я показал мастеру свою бумажку. Та с интересом посмотрела:
— Это ты сам рисовал, что ли? Здорово! Так… а как вот это все…, — поглядывая в бумажку, Вера ходила вокруг меня и разглядывала волосы, запускала в них пальцы.
— А если просто — расческой и ножницами? — высказал я предложение.
— Ну-у-у… можно и так, только дольше, конечно, будет! А вот сзади и с боков точно — так коротко нужно?
Я подтвердил. Вера смочила мне волосы и принялась щелкать вокруг моей головы ножницами. Ножницы эти были и впрямь
