Было записано (СИ) - Greko
Выдавленные куринцами из леса чеченцы внезапно бросились справа на обоз.
— Евреинов, отставить! Пушки против этих! Я — к донцам!
Галафеев, позабыв о своих порученцах, тронул коня, чтобы поднять в атаку казаков. Но его опередил князь Белосельский-Белозерский, прискакавший из арьергарда. Совместными усилиями мингрельцев под командой жандармского майора Лабановского и казаков чеченцев рассеяли. Еще одну группу снесла картечь от здоровенного, как викинг, Евреинова. Донцы бросились в преследование. На левом берегу Валерика остались лишь русские и мертвые чеченцы.
— Кажется, дело сладилось, — устало произнес генерал.
Он слез с коня и уселся на барабан. Начал прикидывать, как половчее составить отчет военному министру, который будет читать император и который должен выглядеть, по меньшей мере, как доклад об успехе, а не о поражении. В его голове сами собой родились строчки двусмысленной формулы: «должно отдать справедливость чеченцам: они исполнили все, чтобы сделать успех наш сомнительным». Неожиданность столь многочисленной засады — вот на что стоит упирать, решил про себя генерал.
Порученцы забегали в разные стороны. Важно было не упустить момент, когда неприятель за рекой дрогнет. Тогда придет черед конницы. Казаки и сотня Дорохова подтягивалась к переправе. Последних вел Лермонтов, указывая дорогу. Он получил новый приказ: оттянуть назад саперов, увлекшихся схваткой на другом берегу, чтобы они занялись своей работой — навели переправу для артиллерии.
Проехали через заваленный телами и покрасневший от крови Валерик. Миновали балку, в которой совсем недавно кипела жаркая сеча.
— Вот потеха: в овраге до сих пор пахнет кровью, а ведь час уж миновал.
На реплику Лермонтова никто не среагировал. Он и сам почувствовал, что сделал неловкость. Все время боя он вдруг загорелся, кидался всюду, где просвистит чеченская пуля. Но что толку? Он думал, что поймает голыми руками два десятка горцев. Но неприятель не сдавался, погибал под ударами штыков, уносил тела павших. Теперь все мечты молодого поручика о воинской славе казались ему полным вздором. Вместо рыцарских подвигов он видел одну темную сторону смерти и потеплевшую от пролитой крови реку.
— Кажется, пехота додавила чеченцев, — безошибочно угадал опытный Дорохов. — Теперь наша очередь. Славная нам выпадет охота. Не поминайте лихом, поручик!
Сотня на рысях устремилась в лес.
Лермонтов смотрел ей вслед.
«Эх! — подумал он. — Нужно было Девяткину его нож вернуть. Ему бы он пригодился».
… Сражение из яростной рукопашной превратилось в травлю диких зверей. Рассеянные толпы чеченцев метались по лесу, то и дело натыкаясь на преследовавших их урусов. Находили свою смерть в тот момент, когда казалось, что они спасены. Конница не давала им шанса выбраться на открытое место. В лесу их ждали цепи куринцев, продолжавших движение в сторону Ачхоя.
Лесной бой страшен тем, что не видишь, где свои, где чужие. Летучий отряд очень быстро распался. Сначала на десятки, потом на еще более мелкие группы. Жертв хватало. Их преследовали с азартом. Увлекались погоней. Часто чеченцы не понимали, что на них наскочили не свои. Окликали, сами подходили, прося о помощи. И гибли под ударами шашек странных людей в черкесках с белыми повязками на рукавах и невиданными ранее винтовками с двумя стволами.
Больше всего на свете Вася сейчас боялся нарваться на дружественный огонь. Хоть сотня Дорохова, по совету унтер-офицера Девяткина, повязала на рукава тактические повязки, возможность погибнуть от пули своих никто не отменял. Кто там в лесу будет разбирать, есть у тебя повязка или нет, раз ты в черкеске? Поэтому стоило вырваться вперед как можно быстрее.
Вася принял несколько опрометчивое решение. Оторвался от своих, догнав уходящую в сторону от дороги на Ачхой конную группу. Четыре версты за ней гнался, даже не подозревая, за кем он устроил погоню. Лишь азартно нахлестывал коня, подгадывая момент, чтобы выстрелить из своего штуцера, и не заметил, что остался один.
Раненого Ахверды-Магому вывозили из боя его мюриды. Наиб Малой Чечни еле согласился на то, чтобы бросить доверившихся ему людей. Рана болела, но не она его мучила. Он подвел своего имама. Обещал разгромить русских, а вместо этого бежит, спасая свою жизнь. Кто ему теперь поверит? Кто выберет военным вождем? Он еще не знал, что на самом деле остановил Галафеева. На следующий день русский генерал, испугавшись новых столь масштабных потерь и еще одной засады, сожжет аул Ачхой и развернет свой отряд к Сунже, на аул Казах-Кичу, прервав преследование надтеречных чеченцев. Огромные жертвы русских ничем не способствовали успеху замирения Чечни.
От грустных мыслей Ахверды-Магому отвлекли крики его телохранителей. Они указывали на преследовавшего их одинокого всадника.
— Это не наш! Это урус! — закричал один из телохранителей.
— Огонь! — скомандовал наиб.
Слитный залп из ружей и пистолетов прервал Васину погоню. Конь защитил его от пуль, но рухнул как подкошенный. Штуцер полетел в одну сторону, Вася — в другую. Шмякнулся об землю так, что вышибло дух. От группы мюридов, продолживших уходить глубже в лес, отделился всадник. Спрыгнул с коня и, поигрывая шашкой, направился к лежавшему на земле полуоглушенному Девяткину.
— Привет, кунак! — радостно закричал Ваха.
Это был он, тот самый чеченец, которого дважды Вася спасал и которому вернул его кинжал.
— Я тебе бакшиш обещал, помнишь?
Мюрид подскочил и полоснул Васю шашкой. Девяткин, силившийся подняться, рухнул снова на землю. Удар шашки глубоко рассек ему грудную мышцу. Кровь полилась ручьем. Левая сторона онемела. Вася заскрипел зубами от бессилия. Защищаться было нечем. Штуцер далеко, а столько раз выручавший горлорез-самоделка остался у поручика Лермонтова.
Ваха, не скрывая удовольствия, смотрел на поверженного безоружного врага.
— Сколько раз я представлял себе эту минуту! Нет, шашкой я тебя больше рубить не стану. Напою твоей кровью мой кинжал, который ты дважды осквернил. Души Нохчо и Чаброза, которых ты хладнокровно прирезал на берегу Терека, требуют отмщения. Заждались! Но ничего! Сейчас я это исправлю.
Чеченец воткнул шашку в землю и вытащил кинжал. Оскалился. Он слегка склонился над Васей и дважды воткнул в него холодную сталь. Колоть было неудобно, поэтому Ваха вскинул кинжал над головой, примериваясь, как одним ударом отделить голову ненавистного уруса от тела. Убить столь сильного воина — такое дорогого стоило!
Каждый удар отзывался в теле Васи вспышкой пронзительной боли. Оба раза вызывал у него крик, злость и отчаяние. Погибнуть так глупо⁈ От руки того, кому он поверил⁈ Единственное, что смог сделать Девяткин — это развернутся боком и принять глубоко проникающие уколы левой, пострадавшей стороной тела. Правая рука уже нащупала стальной прямоугольник — подарок Бахадура. Метнуть его не было ни сил, ни возможности. Последним усилием Вася заставил себя приподняться на слабевшей с каждой секундой левой руке, а правой — полоснуть острозаточенной гранью по внутренней поверхности бедра так удачно приблизившегося Вахи. Нож без труда рассек штанину, кожу и мышцы. Проник глубоко, рассекая бедренную артерию.
Чеченец сперва не понял, что случилось. Скосил глаза на свой пах. Ниже мощной струей била кровь, заливая штанины и ноговицы. Он задрожал. Выронил кинжал и схватился обеими руками за разверстую рану. Бессмысленно! Даже повязка не смогла бы его спасти. Кровь толчками выбивалась из-под ладоней, разлетаясь тысячами каплей.
— Кулаком нужно давить, — устало выдавил из себя Вася, откидываясь на землю.
Чеченец его не понял — точно также, как унтер-офицер не понял Вахины проклятья. Бывший кунак уруса простоял не в силах сдвинуться с места пару минут. Залил все перед собой ярко-красной кровью. Ноги его подкосились. Жизнь уходила из его сильного тела стремительно, с каждым ударом сердца. Он рухнул рядом с Васей, не издав и крика. Кровь кунаков смешалась — на земле, на их одежде, на их лицах…
