Молчание во благо. 1 том - doditod

Молчание во благо. 1 том.

Глава 1

Пролог

Мир изогнутых истин, затерянных среди тёмных вод бесконечного знания. Воздух здесь густ, словно мёд, пропитан шёпотом чуждых голосов, что нашёптывают древние тайны, которые смертный разум не в силах постичь. Огромные колонны из живого камня извиваются, как гигантские щупальца, переплетаясь между бесконечными полками, набитыми книгами, свитками и кодексами, чьи страницы скручиваются в спирали и шевелятся, будто дышат.

Мрак здесь не просто тьма — это ощущение тяжести, нависшей над каждым клочком пространства, будто сам воздух здесь наполнен глазницами, невидимыми, но всевидящими. И если войти в него без факела или магического фонаря, он тебя пожрёт.

Среди этого хаоса, над бездонной пропастью из теней и пергамента, левитировала фигура. Чемпион самого хозяина этого великого плана, Обливиона. Хотя он привык называть себя узником.

Его тело было словно подвешено за невидимые нити. Он казался неподвижен, заключён в стазис. Но разум — он оставался живым. Он пробирался сквозь узоры безвременья, скользил по трещинам в тканях пространства, чувствовал, как чуждая энергия этого места пыталась проникнуть глубже, вплестись в самую суть его «я», растворить границы между ним и безликой пустотой.

Но он плёл защиту вокруг головы, тонкую, но прочную, как нити паутины, сплетённой древними заклинателями. Энергия, закручиваясь, образовывала невидимый кокон, не давая словам и идеям из окружающих книг проникнуть в его разум. Он знал, как это происходит. Видел не раз — слишком часто, чтобы забыть. Люди, что жадно глотали знание, не замечая, как оно превращается в яд, размывая границы их собственного «я», оставляя за собой пустые оболочки с глазами, полными иллюзий чужих мыслей.

Пока его пальцы едва ощутимо двигались в ритме защитного плетения, сознание упрямо возвращалось к одному и тому же дню. Тот момент был врезан в память, словно шрам, который не затянуть ни временем, ни волей.

— «Сколько я уже здесь?» — произнёс он исключительно в своих мыслях, но его сердце трепетало от возбуждения. Великий план, в который он вложил кучу времени, постаравшись вложить в него тот же опыт, что имеется у Хермеуса Моры, вот-вот будет завершён. — «Пять тысяч лет? Может, больше? Может, меньше?»

Лучшая игрушка Хермеуса Моры, и, конечно, у этого была причина.

Мирак.

Первый драконорождённый, некогда бросивший вызов хозяевам всех людей — Драконам.

— «Тц,» — висящий в воздухе мужчина, на лице которого была странная маска, сжал свои руки так, что суставы хрустнули, разрывая тишину вокруг. Он корил себя за юношескую глупость. Да, юношескую. Ирония этого слова отзывалась горечью на грани смеха.

Когда-то, в ином мире, в ином времени, он считался мудрецом. Настоящим. Тем, кто мог сокрушить Архимага, не полагаясь на силу Туума, а лишь на остроту своих заклинаний и глубину познаний. Он стоял на вершине знаний, глядя сверху вниз на тех, кто ещё только начинал свой путь, полагая, что видит дальше и знает больше.

Но теперь человеческие года казались ему всего лишь мигом. Пыльным вздохом на ветру вечности. Что значат десятилетия смертных перед бесконечным течением времени, с которым он теперь был связан?

Тогда, когда он ещё был свободен, его имя неслось по миру, и каждый дракон знал: Мирак — могущественный, но неподконтрольный жрец. Способный пожирать бессмертные души драконов. Но Алдуин не терпел непокорных. Он отправил за ним лучших из своих жрецов, чтобы раздавить мятежника.

Смертельный поединок развернулся среди застывших снегов Солстхейма. Ветер завывал, заваливал следы павших, но не мог заглушить грохот их битвы. Жрец, слуга Алдуина, носил имя Валок. Ему не нужны были лишние слова. Сломить, уничтожить, стереть Мирака — таков был его приказ.

Они сражались, превращая землю в руины. Огненные вихри рассеяли снег, разрывы магии выжигали следы истории. Мирак обрушил на врага силу драконьих криков, но Валок отвечал тем же. В тот день воздух вибрировал от слов силы, столь древних, что их отголоски до сих пор можно было услышать среди развалин.

Но Валок и его хозяева побеждали.

Однако Мирак был другим. Он уже тогда заглядывал за грань, и когда битва достигла апогея, он использовал дар, полученный от самого Хермеуса Моры, чтобы спастись.

— «Спасение,» — сейчас эти слова вылетали из его уст с огромной иронией.

Мирак закрыл глаза на мгновение, стиснув зубы. Воспоминание было словно заноза под кожей — невыносимо мелкая, но болезненная. Он снова и снова прокручивал тот момент, как будто мог изменить что-то. Но нет, изменить было нельзя.

Но вскоре всё могло поменяться. — «План вот-вот будет исполнен, можно и прогуляться».

Вот он, наконец, отделил свою астральную копию, сумев переправить её через план Обливиона в сам Нирн. Фокус, который занял у него примерно одну тысячу лет. Всё потому, что астральное тело надо было сделать так, чтобы его нельзя было отследить, чтобы оно вызывалась с огромной лёгкостью и было способна вмешиваться в жизнь смертных.

Мирак был готов поспорить, что познал это направление столь глубоко, что мог переплюнуть любого. Он мог спокойно гулять по Солстхейму, попытаться найти способ выбраться и спастись из заточения. И он нашёл. Великие камни хранители могли стать его спасением. Якорем, которые позволят переместить не только астральное тело, но и саму душу.

Однако перед этим их следовало осквернить. Ничего сложного.

Астральное тело проникало в сознание местных, оплетая их разум шелковыми нитями гипноза. По ночам они вставали с постелей, выполняя чужую волю, а к утру возвращались в свои дома, не помня ни единого мгновения, ни одного приказа. Никакой резни, никакой жестокости — так было проще. Без лишнего шума, без ненужных вопросов.

Он не стремился к побегу, залитому кровью. Нет, это было бы неразумно. Удобные исполнители могли стать первыми последователями, когда он, наконец, покинет Апокриф. В конце концов, кто-то должен был взять под контроль остров, поставить под знамёна разрозненные племена Скалов, укротить диких риклингов и убедить упрямых Данмеров в неизбежности перемен.

Он изучал. Он пытался строить. Но владыка этого мира, Хермеус Мора, не просто заточил его — он наложил клеймо. Метку, что въелась в душу, словно железные цепи, не позволявшие вырваться за пределы этого кошмара. Она связывала его не только с этими бесконечными фолиантами, но и с самой тканью измерения.

Он мог перемещаться здесь,