Дэвид Вебер - Поле бесчестья

Мысли его прервал укол страха. Павел боялся Хонор, боялся так, что не мог уже обманывать себя. Она превратила его в дрожащего, забившегося в нору кролика, а в кулуарах парламента о нем – о нем! – говорили не иначе как с насмешкой, обрывая разговоры при его появлении. Эта сука, разрушившая его карьеру на Флоте, тянула свои лапы и сюда, в Палату. И когда наконец ему удастся спровадить мерзавку в ад, где ей самое место?

Он закрыл глаза и сжал потные руки в кулаки. Хонор представлялась ему неким мифическим чудовищем, чем-то вроде гидры. Он наносил ей удар за ударом, но вместо того чтобы погибнуть, она поднималась и снова начинала охоту. Это даже не гидра, а Джаггернаут note 17, громыхающая колесница, несущаяся за ним по пятам, чтобы, едва он споткнется, настичь его и безжалостно раздавить…

Еще сильнее сжав кулаки, он заставил себя дышать ровно, чтобы справиться с приступом страха.

Черт побери, ведь не гидра же она на самом деле! И не Джаггернаут! Она смертна, а стало быть, ее можно убить. Те бездельники в ресторане не справились с задачей, но он найдет других, более компетентных. А Джорджия, с ее идиотскими попытками отговорить его от убийства, может убираться ко всем чертям! Ему угодно, чтобы эта сука Харрингтон сдохла и он смог помочиться на ее могилу. Пока она жива, у него связаны руки. Ему приходится прятаться, тогда как она свободно разгуливает где угодно, позволяя себе позорить его имя!

Да как она смеет? Эта мерзавка была чуть ли не нищей, пока не разбогатела, захапав эти долбаные призовые! Она никто, жалкая потаскушка, выползшая из грязи, где ее истинное место. Как она смела – еще тогда, раньше – смотреть на него с презрением! Ничтожная, невзрачная, никчемная простолюдинка смотрела на него не с благоговением, не с восхищением, не с трепетом, а с презрением!

Он заскрежетал зубами. К счастью, Зеленая Река закончила-таки журчать и в зале наконец воцарилась благословенная тишина. Взглянув на дисплей времени спикера палаты, Северная Пещера отметил, что через три часа он сможет уйти, и снова стиснул зубы. Уйти. Другие лорды разъедутся по своим клубам, ресторанам или театрам: никакие спятившие мегеры не подстерегают их, собираясь лишить жизни. А ему, графу Северной Пещеры, остается лишь прошмыгнуть в машину и умчаться в охраняемую резиденцию, чтобы скрыться там так же, как он скрывается здесь.

Ход невеселых размышлений Павла был прерван тем, что двери Палаты распахнулись, и в проеме появилась фигура в черном с красным шитьем церемониальном наряде и ало-золотой мантии рыцарского ордена. Сержант-церемониймейстер заговорил с неожиданным визитером, но, не достигнув согласия, подал знак рукой спикеру.

Несмотря на раздражение и страх, Северная Пещера заинтересовался происходящим. Это была рядовая сессия, и никто другой в Палате не был облачен в официальный наряд, приличествующий торжественным событиям, вроде Тронной Речи или вступлению в Палату нового пэра. Павел не мог припомнить, чтобы в повестке дня значилось новое имя, и, включив терминал на резном столе, убедился, что ничего подобного действительно не намечалось. Между тем к дверям уже направлялся сам спикер.

Северная Пещера поморщился, но не слишком сердито: в конце концов, это происшествие внесло в ход заседания некоторое разнообразие. У входа явно завязался спор: сержант развел руками, словно снимая с себя всякую ответственность, а спикер сначала покачал головой, демонстрируя непреклонность, но потом сложил руки на груди и принялся слушать. Новоприбывший чего-то настойчиво требовал, а спикер возражал, в пылу спора он даже негодующе воздел руки. Почти все пэры уже обернулись к входу, а некоторые встали со своих мест и направились туда, желая узнать, что происходит. Но, не дойдя до дверей, они замерли в явной растерянности, а опомнившись, принялись подзывать своих более медлительных товарищей. С тех пор как Харрингтон выступила со своими обвинениями, Северная Пещера сторонился большинства своих коллег по Палате, однако сейчас его любопытство было возбуждено настолько, что он уже готов был поспешить к дверям сам, – но тут спикер выбрался из образовавшейся толпы и вернулся на председательское место. Выглядел он взволнованным.

Уже вставший было, Юнг сел в кресло, толпа у входа стала редеть, а спикер раздраженно ударил по стойке перед микрофоном председательским молотком.

– Милорды и леди, прошу садиться! – возгласил он с возбуждением, непривычным для этого человека, всегда прекрасно владевшего собой. – Прошу занять свои места!

Когда пэры расселись и в палате воцарилась тишина, он прокашлялся.

– Милорды и леди, я прошу прощения за то, что вношу незапланированное изменение в повестку дня, однако согласно регламенту нашей Палаты у меня нет выбора. Мне только что напомнили о праве, к которому прибегают так редко, что оно почти забыто. По традиции новопожалованные пэры сообщают о своем намерении вступить в наши ряды заранее, в письменном виде, и кто-нибудь из давних членов Палаты представляет новичка нашему сообществу. Однако в отдельных случаях, например, когда служба Короне требует их скорого отбытия и делает невозможным предварительное уведомление и принятие в наши ряды с соблюдением всех должных формальностей, закон дарует новому пэру право предстать перед нами без оповещения, в удобное для него время.

Северная Пещера потер подбородок, не понимая, о чем идет речь. Служба Короне, представление без уведомления… за таким нагромождением слов теряется суть.

– Сейчас возникла ситуация, на которую распространяется данное положение закона. Явившаяся сейчас особа заявила о своем праве произнести первую речь в Палате на том основании, что в течение долгого времени у нее не будет такой возможности ввиду исполнения ею служебных обязанностей. И я, действуя в соответствии с высочайше утвержденным регламентом, обязан допустить это отступление от традиции.

По рядам прокатился гул, головы начали поворачиваться к входу. Нет, не к входу! С изумлением, мгновенно сменившимся паникой, граф Северной Пещеры осознал, что пэры, все как один, смотрят на него, спикер широким жестом указал на фигуру в просторной мантии ордена Короля Роджера. Незнакомка подошла к председательскому месту, повернулась лицом к Палате и обеими руками отбросила назад кроваво-красный капюшон. Павел Юнг со сдавленным криком ужаса вскочил на ноги.

Хонор Харрингтон холодно улыбнулась.

Руки ее дрожали, однако она едва ли осознавала это, полностью сосредоточившись на своем враге. Смертельно бледный, он вскочил и принялся затравленно озираться по сторонам, словно загнанный, ищущий спасения зверь. Но на сей раз спасения не было: выход из зала находился совсем рядом, но пуститься наутек на глазах у всей Палаты было равносильно политическому самоубийству.