Дэвид Вебер - Поле бесчестья

– А что потом? – подавляя гнев, спросил Александер.

Кромарти понурился.

– После того, как она его убьет? – не столько спросил, сколько констатировал непреложный факт герцог и, уловив в темноте кивок Александера, выпустил перила и стремительно вернулся в комнату.

Харрингтон умело загнала Северную Пещеру в ловушку. Как бы ни гневались на нее пэры, ей удалось публично бросить ему вызов, уклониться от которого не мог даже такой трус, как Павел Юнг. Дрожа и потея от страха, он все же согласился на поединок, ибо поступить иначе значило лишиться всего, что ценилось им в жизни, и превратиться в изгоя.

Но, приняв вызов, он уже мог считаться покойником.

Дуэль должна была проходить в соответствии с Протоколом Дрейфуса, однако после того как Хонор расправилась с Денвером, Кромарти прекрасно понимал, что ей хватит и одного выстрела. И выстрел этот будет смертельным, иное ее не устроит.

– На этом ей конец, Вилли, – с горечью в голосе прервал герцог затянувшееся молчание. – Той же пулей, что и Юнга, она убьет собственную карьеру. Нам ее не спасти. Более того, мне самому придется инициировать ее отстранение от командования, чтобы заручиться поддержкой прогрессистов.

– Но это несправедливо, Аллен! – возразил Александер, повернувшись спиной к волшебному городскому пейзажу за окном, – Разве можно винить ее в том, что, являясь жертвой, она не могла добиться справедливости никаким другим способом?

– Знаю, – отозвался Кромарти, не открывая глаз. – Господь свидетель, мне бы очень хотелось сделать для нее хоть что-нибудь. Но мне нужно вести войну и сохранить кабинет.

– Понимаю, – сказал Александер с печальным смешком. – Даже Хэмиш понимает. И сама дама Хонор знает, что не оставила вам никакого выбора.

– Отчего я чувствую себя только хуже… Герцог открыл глаза, и Александер даже в темноте разглядел в них боль.

– Ну скажи, Вилли, – тихо проговорил премьер-министр Звездного Королевства, – почему каждый, кроме разве что сумасшедшего, мечтает оказаться на моем месте?

Когда дверь лифта, ведущего на мостик, открылась, лейтенант-коммандер Рафаэль Кардонес, вахтенный офицер стоящего на ремонте корабля, поднял голову и, увидев капитана, вскочил на ноги. Вышедший следом за капитаном одетый в зеленое гвардеец, расслабившись, остановился у переборки, тогда как она направилась к командирскому креслу.

Шла Хонор медленно, сложив руки за спиной. Лицо ее не выражало ничего, кроме спокойной сосредоточенности, однако служивший под ее началом Кардонес знал, что именно так она выглядела и тогда, когда приводила в чувство отчаявшуюся, павшую духом команду, и тогда, когда вела подбитый тяжелый крейсер в смертоносную атаку под бортовыми залпами линейного крейсера. Увидев эту маску снова, он невольно задумался: сколько же времени потребовалось капитану, чтобы довести ее до совершенства? Скрывать страх и внушать команде уверенность, не позволяя догадаться, что и их капитану свойственны человеческие чувства и слабости… О тревогах и боли Хонор Харрингтон ведали лишь бессонные ночи.

Остановившись у кресла, она провела рукой по командному пульту – как, наверное, всадница могла бы ласкать любимого скакуна. Рука ее двигалась словно сама по себе, а в устремленном вперед взгляде лейтенант, несмотря на бесстрастную маску, угадал глубоко затаенную боль.

Его охватил страх, ибо он понял: она прощалась. Прощалась не просто с «Никой», но с Флотом. Завтра она может погибнуть, сказал ему разум, зато сердце говорило иное. Павел Юнг не мог убить капитана. Само такое предположение казалось нелепым.

Однако для Флота ей предстояло умереть. Она сама согласилась заплатить такую цену за справедливость, и теперь должна была расстаться с Флотом, а Флот – с ней. Кто-то другой станет командовать «Никой» и всеми другими кораблями, которыми могла бы командовать она, хотя заменить ее не сможет никто. Команда осиротеет. Вместе с ней из жизни множества людей уйдет, оставив горечь и сожаление, нечто неповторимо прекрасное.

Он сам разрывался между горем и гневом. Ему хотелось закричать на нее, обвинить в том, что она бросает преданных ей людей, но в глубине души лейтенант понимал, чего ей это стоит. Сердце его сжималось от жалости, к глазам подступали слезы. Неожиданно сидевший на ее плече кот поднял голову, навострил ушки и оглянулся на Кардонеса. Следом за Нимицем повернулась к нему и Хонор.

– Раф, – тихо сказала она.

– Капитан, – откликнулся он, хотя прежде чем он смог вымолвить это слово, ему пришлось дважды прочистить горло.

Кивнув ему, она обвела взглядом свой мостик, задумчиво поглаживая пальцами подлокотник. Кардонес поднял руку.

Пожалуй, он и сам не был уверен в том, что хотел сказать этим – то ли предостерегающим, то ли умоляющим остановиться жестом, – но все-таки открыл рот… Хонор, повернувшись к нему, покачала головой.

В этом едва заметном движении воплотилась подлинная властность настоящего капитана, авторитет столь бесспорный и абсолютный, что он не нуждается ни в каком подтверждении. Кардонес, всегда чувствовавший в ней истинного командира, вдруг подумал, что это не связано с должностью или званием, а является отражением ее внутренней сути. Она была личностью сама по себе, вне зависимости от положения в иерархии Флота. Возможно, Флот тоже способствовал ее формированию, но в данном случае результат стал чем-то большим, чем простая сумма врожденных и приобретенных качеств.

«Она – Хонор Харрингтон, – подумал лейтенант, – и останется ею, что бы ни случилось».

Он опустил руку, а она выпрямилась и расправила плечи.

– Продолжайте службу, лейтенант, – прозвучал спокойный голос.

– Есть, мэм, – ответил он, вытянувшись по стойке смирно и козырнув так, как не козырял, даже будучи курсантом, на плацу острова Саганами.

В ее глазах промелькнули боль и печаль, но было там и нечто иное. Как ему показалось, как во всяком случае он хотел надеяться, – прощаясь, она с надеждой передавала на его попечение нечто более драгоценное, чем сама жизнь.

Хонор кивнула, отвернулась и, не проронив больше ни слова, покинула мостик. «Ника» осиротела.

Глава 32

К тому времени, когда автомобиль Павла Юнга проехал ворота в увитой лозой каменной стене, сыпавший всю ночь дождь уже кончился. Когда поле, удерживавшее машину над землей, отключилось и она замерла на месте, осев на мокрый гравий, он расслышал тихий каменный хруст и заметил на стекле последние дождевые бусинки. Выйдя первым, его шофер распахнул дверь, и снедаемый ужасом Павел выбрался в сырое, продуваемое порывистым ветром утро. Стефан последовал за ним, держа в руках футляр с пистолетами. За всю поездку он не проронил ни слова, и Павел, несмотря на весь свой страх, то и дело задумывался: что же у брата на уме?