Юрий Брайдер - Гвоздь в башке

— Знаю, — с пикантной хрипотцой в голосе ответила девушка. — Вот потому и пришла сюда. Хочу утопиться.

— Дело, конечно, хозяйское… Только я на вашем месте не спешил бы. С утра бывает одно настроение, к вечеру другое. Если вы ссудите мне определенную сумму, кстати, весьма незначительную, все ваши печали можно развеять в мгновение ока.

— Иди умойся, — сказала девушка, доплюнув наконец до проплывающей мимо дохлой крысы. — Если бы у меня эта определенная сумма имелась, я бы давно аборт сделала… Ладно, вижу, что здесь мне утопиться не дадут. Поищу укромный уголок…

— Удачи вам, — Настромо решил быть вежливым до конца. За час с лишним ему удалось разжиться лишь сигаретой с анашой (угадал, сколько патронов осталось в пистолете возвращающегося с дела бандита), да бутылкой какого-то подозрительного пойла, пахнущего скорее скипидаром, чем спиртом (предсказал бездомному бродяге, что следующую ночь тот проведет под крышей и на койке, хотя умолчал, что это будет крыша морга, а под койкой подразумевается стол прозектора).

…Камелия проснулась намного раньше, чем он надеялся, и сразу заканючила:

— Ну достань где-нибудь еще одну дозу… Ну пожалуйста… Я вся просто на огне горю.

Как ни странно, но их выручили ненавистные всем филины, мотопатруль которых в кои-то веки завернул на набережную. Видя в поведении дамы-инвалида признаки тяжелейшей ломки, один из сержантов одарил ее целой горстью шприц-тюбиков с морфином.

Правда, свой поступок он мотивировал довольно оригинальным образом:

— На, курва, колись хоть до усрачки. Авось загнешься от передозировки.

Так бы оно, наверное, и случилось, но Настромо припрятал шприцы, израсходовав только парочку — один на себя, другой на Камелию.

После этого он впал в состояние блаженства и, естественно, вспомнил обо мне.

— Ну как ты себя там чувствуешь? — сказано это, сами понимаете, было не вслух, но сформулировано достаточно ясно.

Я таиться не собирался и честно признался:

— Плохо. А сейчас, боюсь, будет еще хуже. Я ведь наркотики не употребляю.

— Привыкай… А кто ты такой, собственно говоря?

— Человек, — ответил я безо всякой гордыни.

— Я тоже человек. И она, — Настромо перевел взгляд на вновь задремавшую Камелию.

— Нет, не путай, — возразил я. — Вы не люди. Вы совсем другие существа, хотя и имеете с нами много общего. Люди помельче будут, и череп у них совсем другой, без этих ваших излишеств.

— Подожди, дай вспомнить… Сначала на земле жили эти… как их… неандертальцы. Потом кроманьонцы. А уж после них — мы, кефалогереты.

— Верно. Вот я и есть тот самый кроманьонец. Ты случайно не в курсе — они где-нибудь еще сохранились?

— Точно не скажу. Скорее всего вымерли. По крайней мере, мой дед их уже не застал.

— Вымерли они, как же! — горечь обуяла меня. — Извели их всех твои предки.

— Ну прости, если так… А сам ты откуда взялся?

— Долго рассказывать.

— Представляю… Тут бумажник потеряешь, и то разговоров на неделю. А ты как-никак без тела остался. Где оно, кстати?

— В другой реальности, скажем так, — я слегка замялся. — Мне туда сейчас не добраться.

— А что ты делаешь в этой реальности?

— Честно сказать?

— Как хочешь…

— Собираюсь изничтожить все ваше подлое племя под корень. Начиная с самого первого кефалогерета, который и есть истинная причина нынешнего беспредела. Попутно хочу возродить род человеческий, невинно пострадавший от твоих праотцов-живодеров. Устраивает тебя такая программа?

— Хоть сейчас могу под ней подписаться! Кефалогеретов давно пора уничтожить. Они хуже любой заразы. Так все вокруг отравили, что глянуть тошно. Нет им места на земле… А что касается людей, я с тобой не совсем согласен. Зачем их возрождать? Тоже мне голубки нашлись. Неандертальцев за милую душу съели. И всех мамонтов в придачу. Думаешь, они получше нас будут? Ох, вряд ли. Одного поля ягодки. Только кефалогереты оказались покруче, посмелее и пожестче, чем люди. Вот и довели до закономерного финала все ваши абсурдные начинания. Будешь спорить? А-а, не хочешь… Тогда давай оставим планету такой, какой она была до появления первых мыслящих существ. Питекантропов, кажется… Пусть на ней живут вольные звери, птицы, рыбы и микробы.

— Во многом ты, конечно, прав, — вынужден был согласиться я. — Но людей все равно жалко. Родная кровь. Ну, допустим, съели они когда-то неандертальцев. Зато какое великое искусство создали! Видел бы ты античные фрески или кинофильм «Титаник». Да, люди не были ангелами, но надежда на их грядущее исправление всегда теплилась.

— А ты, оказывается, еще и шовинист!

— Есть немного. Хотя я скорее патриот… А с другой стороны, от меня мало что зависит. Свято место пусто не бывает. Закон природы. Исчезнут минотавры, то бишь кефалогереты, исчезнет и созданная ими реальность. Человечество возродится само собой — в прежнем виде, в прежнем количестве, с прежней историей и с прежними грехами. А то, куда оно пойдет дальше, уже не нашего ума дело. Тут на него повлиять невозможно… Хотелось бы, конечно, чтобы люди не повторили ваших ошибок.

— Наших не повторят. Зато своих собственных наделают. Можешь даже не сомневаться.

— Впрочем, говорить об этом рано. Я пока что единственный уцелевший представитель человеческого рода. Да и то неполноценный. Душа есть, а тело — тю-тю!

— Ладно, пользуйся пока моим, — великодушно позволил Настромо. — Только уж за «дурь» всякую не взыщи. Я без нее не могу.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Обещаю не злоупотреблять гостеприимством. Ты лучше скажи, что тут у вас вообще творится? А то я как-то не врубаюсь.

— Ничего у нас не творится. Все нормально.

— То есть в обществе царит всеобщая гармония. Народ благоденствует. Насилия, горя, бедствий и всего такого прочего нет и в помине. Я тебя правильно понял?

— Только не надо утрировать! Не люблю… Насилие, болезни, бедствия… Как же нам без этого букета? Там, где есть такие, как мы с тобой, — всегда есть и горе. Отсюда все берется. — Он постучал костяшками пальцев по голове. — Вот где зреют плоды зла! Разве раньше ты этого не понимал?

— Ну, скажем, не так ясно, как сейчас. Очень уж у вас тут все… откровенно.

— Ничего удивительного. Всему в свой срок приходит конец. Даже богам. Даже великим народам. А перед всеобщим концом уже не до показухи. Проявляется сущность. То, что было ниспослано свыше, отлетело, как шелуха. Остался только зверь, всегда таившийся внутри нас. Вот он теперь и забавляется нами.

— Да-с, картинка мрачноватая… А как у вас насчет войн? Для людей это всегда было бедствие номер один.

— Войны? Были раньше, — он задумался. — А может, и сейчас идут. Надо у Камелии спросить. Она в туалете всегда радио слушает… Эй, убогая!