Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона

В рекомендательных таблицах, сопровождавших минералогическую экспозицию, дурных предзнаменований, однако, не значилось. Перечислялись только благоприятные. Нефрит, особенно белый, столь любимый китайцами, защищал от почечной колики и удара ножом, золотистый топаз обещал просветление, одновременно оберегая от дурного глаза и одержимости, а кровавик предназначался исключительно чернокнижникам. Едва ли какой-нибудь заклинатель средневековья дерзал вызывать духов, не имея на пальце такого кабошона. Этим камнем, цвета голубиной крови, вычерчивали магические круги, а заодно врачевали нарывы, половое бессилие и недержание мочи.

Кашпировский об этом, конечно, не знал, а знаток теургии Борцов с наслаждением рылся в кучах аметистов и бирюзы, любовно оглаживал шлифы агатов, перебирал бусы из коралла, африканского малахита и тигрового глаза. Золотистый пирит, колчедан, изумрудный демантоид — чего тут только не было! Вулканические бомбы, марганцевые конкреции из океанских глубин, окаменелости: черные аммониты, высоко ценимые вишнуитами, известковые глыбы с отпечатками вымерших рыб, трилобиты — похожие на наконечники копий «чертовы пальцы».

На столе, где лежали карты тарота всех типов — от цыганского до колоды а-ля мадемуазель Ленорман, что гадала Наполеону и Жозефине, — Ратмиру приглянулся хрустальный шар на подставке из трех позолоченных единорогов. Удержавшись от соблазна приобрести сувенир, незаменимый в кристалломантике, он перекочевал к продавцам нумизматических редкостей и оберегов. Не в пример трещотке гремучей змеи или заячьей лапке, цена на монеты доходила до нескольких тысяч. Самой дорогой оказалась тетрадрахма Константина Багрянородного, а нобль, якобы золотой и якобы отчеканенный алхимиком Луллием, шел всего за три сотни. Негр в леопардовой шапочке предлагал рога антилопы, бронзовые фигурки в различных позах совокупления и браслеты из поддельной слоновой кости; сикх в голубой чалме, плавая в дыму сандаловых курений, терзал одуревшую кобру, которая, не желая плясать под дудку, норовила укрыться в корзине. У змеи были вырезаны ядовитые железы и она многое повидала на долгом веку. Зубы дракона, отравленные ядом неистребимой ненависти, валялись в ящиках из-под пива. Стиснув зубы, Борцов взирал на зловещий хлам третьего рейха. Ассортимент впечатлял: железные кресты, бумажные рейхсмарки, пфенниги из алюминия цвета пепла, содранная с фуражки эсэсовца «мертвая голова». Сваленные в груду, валялись респираторы, фляги, планшеты, черные каски с молнией рун. Кинжальные штыки и ножи Гитлерюгенд были выложены поверх скатанного плаща медицинской сестры, генеральский кортик в серебряных ножнах, вместе с бляхой полевой жандармерии, висел на ближайшей ветке. Владелец всего этого добра курил трубку, сидя на раздвижном стульчике. «Не хватает только банки с «Циклоном В», — подумал Борцов.

Казалось, что горечь цианида разлита в воздухе.

Не останавливаясь возле ворожей и гадалок, он свернул на боковую аллею, где не горели елочные гирлянды, отпугивая восставших из безымянных могил мертвецов. Отданная им ночь, единственная в году, и та была испоганена нацистской мерзостью.

Сквозь путаницу ветвей холодно и отрешенно светила гипсовая Луна. И лунный заяц, которого углядели на ней астрономы китайского императора, толок и толок в ступе воду бессмертья, пятная причудливой тенью безжизненный лик.

Двуалмазный и ярко блестящий Астарты изогнутый рог

«Где могила моей Улялюм?» — стихи Эдгара По отдались незалеченной болью. Шариками ртути дрожали капли на листьях. Легкий ветерок дохнул кладбищенской прелью.

Ратмир вздрогнул, когда кто-то схватил его сзади. Резко обернувшись, он увидел бледное, словно обсыпанное мукой лицо. Лишенное туловища, оно, как воздушный шарик на нитке, покачиваясь во мраке, подмигивая и корча рожи. И только рука, вцепившаяся в плечо, вырисовывалась на фоне тронутых ртутной слизью деревьев.

— Тебя ждут, Элигор, — прогнусавила рожа.

Оправившись от испуга, Борцов разглядел вертлявую фигуру, с головы до ног затянутую в трико, черное, невидимое в ночи. Вылитый оперный Мефистофель.

— Следуй за мной.

— Уж не в ад ли, посланец тьмы? — принужденно рассмеялся Ратмир и тут до него дошло, что его анкету прочитали, и имя серванта-люциферита закрепилось за ним на эту, чреватую метаморфозами, ночь.

Экстрасистолия дала знать о себе коротким удушьем. На мгновение обескровленный мозг отозвался словом, безмолвно выплывшим из глубин, как фа-диез в «Ad profundis», и слово это было: «Исида».

Вот я перед тобою, Луций, твоими тронутая мольбами…

Продираясь сквозь кусты, Ратмир поспешал за своим провожатым, то и дело теряя его из виду. Монолог из «Золотого осла», привязавшийся так некстати, отдавался в груди аритмичным уханьем, словно это ему, а не луциеву спутнику, мегарские ведьмы вложили губку заместо сердца. Он знал, до чего может довести воображение, и постарался успокоить себя. Бремя и благодать писательской доли — литературные реминисценции — всегда выручали его в трудную минуту. Прислонившись спиной к стволу, он плюнул на шута в черном и сделал несколько вдохов, глубоких и протяжных, как того требует йога, и таких же выдохов через нос, сообразуясь с пульсом и напрягая мышцы живота.

Влажный запах опавшей листвы целительным бальзамом наполнил легкие. Треск ломаемых веток доносился все глуше, а сердечный ритм понемногу входил в режим. Оставшись в одиночестве, Борцов огляделся.

Кружево паутины мерцало под звездами Скорпиона, представшими в непривычном ракурсе. Судя по долетавшим с эстрады звукам тяжелого рока, главная аллея должна была находиться где-то справа, но заросли орешника и веера папоротников скрывали стежки-дорожки, и без того обманчивые в неистовстве полнолуния. Взыгравший вновь ветерок донес сладковатый дым сжигаемых листьев и дальние проблески подсказали, что где-то пылает костер. Стараясь не споткнуться о выпиравшие корни, Ратмир потащился на свет. Вскоре, не претерпев особых передряг, он выбрался на небольшую поляну, со всех сторон окруженную ровно обрезанными кустами шиповника.

Четыре костра, разложенные крестом, наполняли ее полыхающим жаром. Взглянув на часы — до полуночи оставалось больше часа, — он по Луне определил страны света. Огни, жадно пожиравшие аккуратно уложенные поленницы, были точно сориентированы в пространстве. В середине поляны, на образцово выстриженном газоне, лежал магический круг, составленный из фанерных дужек. Как и положено, покрывавшая их черная краска была окаймлена белыми линиями. Четыре имени Бога, разделенные магическими звездами, так же контрастно блистали цинковыми белилами. Перед баскетной стеной стоял каменный жертвенник, тоже раскрашенный на манер придорожного столбика: на черной полоске выделялись белые письмена, на белой — черный знак «Лунных Четвертей»: