Юлия Иванова - Дремучие двери (Том 2)

* * *

AX: - Мир любит своё и ненавидит Россию, ибо она "не от мира". Мир хочет грешить, потреблять и веселиться безо всяких проблем, а эта /Россия/ вечно путается под ногами, куда-то зовёт и что-то там придумывает. Ату её! Безумный мир не понимает, что без России, как без соли, он окончательно сгниёт. Они долго старались, нашептывая, расшатывая, дискредитируя. Их цель согнать род человеческий к Вавилонской блуднице, зажечь вожделением к ней и утопить во грехе всех скопом. Так человечество сгоняется к своему концу, совершая самоубийство. Армия тьмы с чудовищной силой втягивает всех в черную дыру погибели. Они объединяют свои легионы против России и других стран, не желающих примкнуть ко всемирному правительству. Удержится ли Россия? Продлится ли история? Где "вавилонская блудница"? Она везде. Внутри каждого - и Царство Божие, и черная дыра неудержимой похоти. Дары Бога - таланты, здоровье, время, сама жизнь, - всё прожигается, и пеплом пахнущим серой, втягивается в эту чёрную дыру. Неужели вы думаете, что Он, с такой любовью и премудростью сотворивший мир, вызвал вас из небытия для этого чёрного пепелища?.. У нас разные хозяйства, и каждый должен собрать Господину своему наибольшую жатву. Ангел-Хранитель и Ангел-Губитель. Исторический процесс отделение света от тьмы, ибо "ничто нечистое не войдёт в Царство". Отделить пшеницу от плевел. Бог, разумеется, сильнее. Свет, Истина единственное, что "есть". Что такое тьма? Это просто отсутствие света. Пустое место, чёрная дыра, которая отключилась от Бога. Здесь царит вечная смерть - нет, не отсутствие сознания, а отсутствие света и жизни... Здесь нет ни времени, ни пространства, лишь кромешная застывшая тьма, куда ты впечатан, как в вечную мерзлоту. Такова участь сил тьмы, когда кончится историческое время. - Но может, у них есть надежда? - спросила Иоанна, - Господь милостив... - Не в милости дело, - вмешался АГ. - Да, мы сотворены Им свободными от Него. И мы, возненавидев Свет, возлюбили отсутствие Света, то есть тьму. Мы знаем, что нас ждёт, но наша ненависть к Свету сильнее страха. А вы, сыны человеческие, разве не похожи на нас? Господь сотворил вас безгрешными, то есть послушными Себе, но, как только даровал вам свободу, наш хозяин тоже соблазнил вас непослушанием и гордостью: "Будете, как Боги..." С тех пор и вы бежите лица Божия, и боитесь Света, и притягивает вас тьма - разве не так? Но у вас хоть есть надежда на прощение на Суде, вы искуплены Его Кровью, и за это мы ещё сильнее вас ненавидим. Мы садисты всех времён и народов, бесконечное зло. Мы заставляем вас грешить на земле, упиваемся потом зрелищем ваших мучений от последствий греха. Но поистине беспредельное удовлетворение получаем мы от предвкушения вечных мук каждой загубленной нами души. Вот у вас на земле какой-нибудь Чикатилло - разве он не знал, что его ждёт? И всё же наслаждение от страдания другого было сильнее. А бес, им владеющий, хоть и страшился Божьей кары, - обладание душой человеческой, которую он заставлял проделывать все эти мерзости чёрной своей волей, так же удерживало его в сетях своей злой свободы. "Я, мол, бог! Один Бог создал, а другой взял да разрушил, и никто мне не указ", - вот что оба подразумевали. Разрушение храма. Ибо и тело человеческое, и душа, и весь мир так задуманы Творцом: Тело - храм души, душа - храм, вместилище Бога. Мы - бесы, антитворцы. Бог строит, мы - разрушаем. Господь творит гармонию, мы - сеем хаос. Господь соединяет, мы - расчленяем. Превратить Его Красоту в уродство, безобразие... Таких Чикатилл, любителей расчленять, гораздо больше, чем вы, люди думаете, у вас мучить друг друга вообще в порядке вещей. Не без нашей помощи, разумеется, то есть духов злобы поднебесной... А ваши разговоры "на злобу дня!.." Тогда, после конца времён, когда лишь наше бессмертное сознание, отлучённое от Бога, останется в вечной тьме, неизъяснимым утешением будет мысль, что сотни, тысячи, миллионы загубленных нами богооставленных человеков так же мучаются богооставленностью... Даже хуже, ибо у них был шанс! Ибо "вы куплены дорогой ценой"... Мы не хотим прощения - ненависть к Свету сильнее страха вечной тьмы. Мы, ловцы человеков, хотим богатого улова! - Огонь, геенна - это в конце времён. Он поглотит всю нашу добычу, и в этом Суд. Огонь будет гореть в их пустых бессмертных душах тоской по несостоявшимся возможностям, навеки утраченному Свету, Отечеству Небесному, где Отец ждал их до последнего мгновения, пока они прожигали остатки жизни в наших объятиях. И мы так и унесём с собой их души во тьму кромешную, как невест на брачную постель. И будем навеки обладать ими, упиваясь их безумными криками, которые никто, кроме нас, не услышит - нашей во веки веков бессмертной добычи...

* * *

"Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники - Царства Божия не наследуют". - Дело в том, что после грехопадения ум у человеков стал лукавый - они вечно ищут оправдания своему непослушанию Творцу, - продолжал АГ, - Ева не покаялась, а всё свалила на Змея, Адам - на Еву. Человек грешит и тут же находит себе оправдание, чтобы продолжать грешить. Ну и мы, естественно, змеята малые, тут как тут, нашёптываем: "Можно, ешьте, не умрёте, а будете, как боги"... Лукавый ум не хочет видеть в Слове Божьем изложенные там строгие инструкции. Чтобы не исполнять их, придумывает свои псевдозаконы. Европу соблазнили, старый свет, - на всякие непотребства, изуверства, а теперь и вовсе новый словарь: хищники зовутся бизнесменами, ростовщики банкирами, идолослужители - политиками, воры в законе - авторитетами, мужеложники - сексменьшинствами /эти даже в священники рвутся/. Прелюбодейки - дамами без комплексов. Блудниц нынче не побивают камнями и даже не гоняет милиция - они теперь "ночные бабочки" и интердевочки. Ну а не бабник разве тот, кто "женщин и не видел никогда". Дело беса нашептать борзописцам, что хозяин велит, а они уж потом обработают литературно со всей силой данного Богом таланта. И горланят с эстрады, по ящику на многомиллионную аудиторию, развращают, сбивают с пути дев, юношей, жён, детей, забыв, что "лучше глаз вырви, чем соблазнись", и лучше вообще не родиться, чем сбить с пути "малых сих". У нас с ними одна свобода - не слушаться Творца и ненавидеть всё, стоящее на пути в бездну. Всякие там "железные занавеси".

* * *

"Ушёл Господь..." - печально думала Иоанна. Игры становились всё более кровавыми: баловни удачи, красивые и молодые, бизнесмены, журналисты, шоумены - погибали, разорванные в клочья новыми игрушками. То тут, то там вспыхивали зверские дурные драки - между членами семьи, закадычными дружками, народами, ещё вчера жившими душа в душу и бок о бок. Затевались кровавые войны без конца и края, без победителей и побеждённых, но с баснословно растущими счетами за убиенные и проданные Воланду души. Всё самое нелепое, невероятное и ужасное сбывалось, доброе и разумное словно разбивалось о невидимую стену. Свита Воланда захватила рули и, ёрничая, издеваясь, подвывая от наслаждения, подо все эти разудалые танцы-шманцы, тусовки, разборки, совокупления, оргии, ритуальные убийства, пьянки, совещания, теракты, суды, бредовые указы катила обречённый земной шарик в лунку, к последней черте. Куда ни поверни, как ни тасуй колоду - выходила победно ухмыляющаяся дама пик. Одних упырей убирали, назначали других, через год-другой всплывали третьи. Или прежние садились на властные места, отдохнув и бодро щёлкая вставными челюстями. Меченый, Беспалый, Рыжий, Жирный, Пернатый, Чернолицый... И ещё какие-то с жуткими вурдалачьими лицами, хоть Иоанна и убеждала себя, что и у них есть образ Божий где-то на дне души, и душа есть на задворках разросшейся плоти... Иногда казалось - что-то должно измениться - результативные выборы, всплывающие время от времени народные заступники... Но опять ничего не происходило. Принцы-заступники оказывались импотентами, сникали, обрастали жирком и тоже переходили постепенно в разряд сутенёров. Скидывали овечью шкуру и оказывались порой позубастее прежних. Говорили: "Народ безмолвствует"... Нет, он не безмолвствовал, он непостижимым образом снова и снова голосовал за "насильников, грабителей, мучителей людей"... Так сберегаемая в отцовском дому невеста, украденная, опозоренная и отправленная на панель, сломленная - боготворит своего сутенёра и терпит побои за кусок хлеба и стакан вина. Был дом, была многодетная семья, мальчики-девочки, чёрные, белые, рыжие. Воспитывались в строгости, в умеренности, но всё же либеральнее, чем по законам шариата. Теперь они проклинают родителей-тиранов, которые не пускали "в Африку", срывать запретные "фиги-финики". И вообще такие-сякие - питались за отдельным номенклатурным столом. А то, что нынешние бармалеи уже обедают их плотью, да и душой заодно - терпят... Народ уже не в послушании, как при царе, при Сталине, при "советской диктатуре". Теперь народ сам выбирает себе правителей и, насколько понимала Иоанна, несет полную ответственность перед Небом за свой выбор и за деяния своих избранников. Опять она к выборам сочиняла и расклеивала листовки: Убойся за Ельцина голос отдать, На Страшном Суде будешь рядом стоять. Господь отвернётся - зови, не зови, И скажет: "Ты выбрал. Ты тоже в крови!" Отец Александр настойчиво советовал ей угомониться. Иоанна пыталась, но молитвы её опять сводились к одному: "Господи, пусть будет, как было дурацкие съезды, доклады, худсоветы, запреты, характеристики, очереди, главлиты, стукачи, проработки - только избавь нас от них. Ладно, не посылай на них язвы и потопы, пусть копаются в своих огородах, нянчат внуков, пусть в конце концов тусуются с награбленным добром и своими шлюхами на Гавайях и Канарах, только избави нас от них. Лужино, дом, сад, цветы. Храм, книги, чистый лист бумаги... Господь давал силы, здоровье, хоть уже под шестьдесят. Семья, память о Гане. И конечно, вера... Ей следовало бы быть счастливой... Почему же так невыносимо больно? Какие незримые сосуды, нервы протянулись от самого её сердца ко всем уголкам страны, к облапошенным единокровным "совкам" всех мастей и наречий? "Как это всё случилось, в какие вечера?"... Они - часть её, она - часть их. Их унижение и беда - её беда и унижение. И когда бедолаги-шахтёры клянчили подачки у "жирных", которых сами же посадили на трон, ей хотелось выть от обиды и боли. Может, действительно "так надо"? Пройти семь кругов позора, грязи, крови, распятия?.. Погибнуть, чтобы в новом качестве восстать из пепла? Или по слову отца Тихона, это и впрямь "последние времена", и соль потеряла силу, и сгниёт всё тело? И мы утащим за собой в геенну протухшее человечество. Что толку спасать тех, кто не хочет видеть и слышать? Что есть эта слепота, и глухота - наш грех или волшебство, сатанизм, зомбирование тёмными силами?.. А её тоска по баррикадам - от гордости, дурости или действительно преступно сейчас бездействовать? Она не умела уже оторвать себя ото "всех", неотделимых от неё - они вместе слушали когда-то сводки совинформбюро, читали одни книги и газеты, смотрели одни фильмы, учились по одним учебникам, ездили друг к другу в гости и жили по одним законам. Она поняла, что всегда была не только "Я", но и "Мы"... Куда деться от этого "Мы", от "эсэнговцев", которых она порой ненавидела и презирала? Но это с неё каждый раз сдирали шкуру, из неё делали отбивную, её насиловали, бомбили и гнали. В таком же "предбаррикадном" состоянии была и Варя Златова. Издательские её дела шли всё хуже, рынок религиозной литературой быстро насытился, покупали нарасхват всякие гороскопы, хиромантию, сонники, пособия по карточному и другому гаданию, привороты и прочую магию и бесовщину, не говоря уже о наводнившей рынок сектантской продукции. Варя жаловалась на сатанинское нашествие, на все возраставшую даже в церковных делах власть денег. Деньги Варя возненавидела. Сокрушалась по поводу заделавшегося бизнесменом Егорки с его пошлым шинмонтажом и бредовыми идеями. Вечно по уши в мазуте и бензине, всё что-то считают, считают, хотят купить какой-то развалившийся то ли профилакторий, то ли санаторий и строить там светлое будущее... Ещё один Манилов - мало их было в нашей истории! Варя тщетно уговаривала его поехать хотя бы к Гане с Глебом, принять участие в реставрации монастыря. - С его-то способностями заниматься нивесть чем... То гитара эта дурацкая, хоровод с утра до вечера, концерты эти, девчонки у подъезда... То ещё похлеще - шины, стройка... Ты бы видела сейчас его руки! Женить бы его, вот что. Или к нашим в монастырь... У "наших" между тем дело продвигалось неплохо, хоть и тоже постоянно упиралось в нехватку презренного металла. Глеб периодически приезжал пробивать у всевозможных спонсоров пожертвования, Иоанна тоже подключалась к сбору средств, мобилизовывала разбогатевших ганиных духовных чад, своих и филипповых знакомых. Глеб рассказывал о тамошнем житье-бытье, восторгался росписями Гани, но при этом давал понять, чтоб Иоанна и думать не смела о посещении Святореченска. Похоже, он всё ещё опасался её, невзирая на возраст, продолжал опекать Ганю - воплощение своей мечты о свободе. Зато, как бы в утешение, привозил специально для Иоанны цветные фото и слайды ганиных росписей, самого Гани, монастырского быта, хозяйства, окружающей первозданной природы. Поросшие лесами холмы, неспешные студёные реки, луга с дикими тюльпанами и маками, таёжное зверьё, птицы... Потом стал привозить видеофильмы, кстати, вполне "на уровне", из которых собирался сделать большой фильм об истории и возрождении Святореченского монастыря, заработав на продаже видеокассет на колокола и дальнейшие начинания. Иоанна свела Глеба со знакомыми профессионалами, чтобы помогли смонтировать и довести до ума будущую ленту, и уж, конечно, тоже поучаствовала в отсмотре материала, где одним из главных героев был отец Андрей, настоятель и восстановитель Святореченской обители. Священник и монах, бывший в прошлой жизни богемным художником, наркоманом, пьяницей, диссидентом и бунтарём Игнатием Дарёновым. "Рожденный свыше"... Ганя на лесах за росписью купола, Ганя служит литургию. На прогулке, на строительстве гостиницы для паломников, Ганя в келье - показывает эскизы к будущим росписям, Ганя с отцом, бывшим секретарём обкома. Представителем советской власти, когда-то закрывшей монастырь. И как бы случайно, специально для неё, камера Глеба выхватила висящую на стене "Иоанну". Будто свиделась с Ганей... Он всё больше худел, седел - настоящий "отец-пустынник". Но пребывал, видимо, "в процессе горения", наилучшем для Гани состоянии духовного творческого восхищения, когда он не грыз себя. Удался ли ему, наконец. Свет Фаворский? И как хорошо, что увёл его Господь подальше от терзающих страну вурдалаков... Молись за нас, отец Андрей, молитесь, братья Святореченского монастыря, чтобы избавил Господь от лукавого... Но потом Глеб привёз кассету с последними ганиными картинами из серии "Вавилон", и Иоанна поежилась - это было, пожалуй, пострашнее раннего Дарёнова. Когда-то он писал момент перехода от жизни к распаду и смерти, потом - от смерти к жизни, воскрешению, теперь же у него люди превращались в зверей. Один глаз человеческий, а другой - уже звериный, одна рука человеческая, а другая - уже лапа, хоть и нет на ней шерсти и когтей. За счёт изгиба, оскала, позы, зловещей цветовой гаммы будто распадающейся изнутри одежды... "Монастырь твой - Россия"... У отца Андрея и под рясой оказалась кольчуга. Цвет закатных сосен на ганиной картине окрасился кровью и пожаром. Картина жила своей жизнью, она больше не успокаивала и не вела на Небо. Это была линия фронта. Вскоре эта линия пересекла и их семью. Филипп всё чаще ворчал на дебильное правительство, непомерные налоги, на бандитские методы властей и конкурентов. Пока, насколько Иоанна понимала, Филиппа только пугали - то что-то взорвут рядом с машиной, то подожгут дверь... Случались и анонимные звонки и письма с угрозами Лизе и детям. Филипп был игроком азартным и не из пугливых, отступать не собирался, но боялся за семью. Нанимал им телохранителей - в школу, за покупками, на прогулку. Лиза от такой жизни совсем извелась, забросила свою передачу, театр, стала принимать всякие реланиумы и седуксены, снотворные, которыми однажды тяжело отравилась. После чего Филипп срочно продал уже почти достроенную дачу в Жаворонках и купил дом в Греции, куда и перевёз Лизу с Катюшкой. Артёма определили учиться в колледж, а сам Филя, с телохранителями и в бронежилете мотался то в Россию, то в Грецию, то по Европам по делам фирмы. Дома квартира всё более походила на Смольный, а парализованная свекровь чем слабее становилась телом, тем крепче революционным духом, произносила пламенные речи, которые потом в записи транслировались на митингах. Филипп звал мать переехать к ним за бугор - и Лизе будет легче, не так тоскливо, они же прекрасно ладят. А тут в любой момент может начаться заварушка... В "заварушку" Иоанна не верила, считая, что от мыльных сериалов у народа совсем измылились мозги, хребет и воля сломлены, что народ окончательно предпочёл Божьему дару - яичницу: "Из собственных яиц", - как грубо подытожил Филипп. Да и есть ли он ещё, так называемый народ, или просто ферма покорных зомби - для обслуживания и питания новоявленных каннибалов? Новая порода - эсэнговцы. Эсэнгэ-овцы. Последователи Христа добровольно отдавали себя на распятие во имя Истины и Небесного Царства, коммунисты-мученики переносили страдания и лишения во имя светлого будущего на земле. Во имя чего терпят эти? Чтобы её Артём и Катька могли в безопасности гулять по Греции и учиться в Оксфордах, в то время как их собственные чада вместе с учителями падают в голодные обмороки? Ради всех этих яичниц под названием "рыночная экономика"? Ради братания с так называемым "цивилизованным Западом" - голубая мечта русских Смердяковых? Получалось ужасно. Получалось, что терпит эта аморфная биомасса, бывшая когда-то великим советским народом, во имя грядущего Царства Антихриста - общества безудержного потребления, бездуховности и разврата, повязавшего грехом все народы земли. Но Иоанна /как это объяснить Филиппу?/ была срощена с этой биомассой. Нет, она не входила в её внутренний мир, в сё отношения с Богом, с Ганей, с самой собой, это было нечто другое. Как объяснить сыну, что её удел сидеть взаперти на чердаке детства, во тьме, среди крыс к приведений, в этом страшном мёртвом заколдованном мире и ждать. И молить Бога об избавлении, зная, веря, что рано или поздно раздастся откуда-то это левитановское: "От Советского информбюро"... "Приказ Верховного главнокомандующего"... И застучат по лестнице десятки бегущих ног, засверкают фонарики, высвечивая из тьмы знакомые, оживлённо-радостные лица, с треском распахнётся пыльная рама и все плечом к плечу в единой порыве прильнут к окну, чтобы увидеть наконец-то за черной зубчатой кромкой леса сполохи победного салюта. Она не может покинуть свой пост, определенное Богом место в таинственно-волшебной и страшной своей стране, - как это объяснить сыну? Прости меня, Филька, что я, плохая мать, не научила тебя этому. Сегодня приторно и пресно В любом банановом раю, И лишь в России интересно, Поскольку пропасть на краю. Мы, совки, "мобилизованные и призванные", воины невидимого фронта, сидим в рассеянье и тьме и ждём, когда разорвёт ночь первая красная ракета. Или зловещая хвостатая звезда повиснет над землёй - праща, выпущенная Десницей Божьей. Пора. И встанем как один, чтобы защитить право идти своей дорогой. Пусть порой мы в этом противостоянии варвары, пусть между нами нет единства в вопросе "Как надо?", но мы твердо знаем, как "не надо". И это нас объединяет. Мы знаем, что слабые и грешные, но нас сплачивает решимость плыть против течения. Спящее царство ждёт витязя, которой придёт в назначенный час и разбудит... Филипп просил её присматривать за квартирой и бабулей в его отсутствие. Сиделок там было, правда, хоть отбавляй - все свекровьины соратницы по компартии, и ещё какие-то новые лица, много интеллигенции. Похоже, у них на квартире свили что-то вроде штаба - вечно толклись, печатали, заседали, спорили, митинговали. Но, правда, квартира была в идеальном порядке, ничего не пропадало, свекровь ухожена - и Иоанну это вполне устраивало. Когда появлялись Филипп или Денис, революционеров как ветром сдувало, с ней же они не церемонились - свекровь объявила, что она "наша", её называли по имени, кормили пельменями /ели здесь исключительно пельмени, пачками была забита вся морозилка/. И пили чай - на плите всегда кипела пара чайников. Кофе считался буржуйским напитком, и вообще всякая прихоть в еде порицалась, когда народ голодает и бедствует. С этим Иоанна была вполне согласна. Жевала резиновые пельмени, выслушивала сетования на несознательный электорат и продажные СМИ, охотно сочиняла для митингов броские стишки и плакаты. Квартира напоминала Смольный 17-го, речи становились всё круче, лозунги воинственнее, лица - худее и злее. С ними она немного выпускала пар, хоть и знала, что дорвавшись до кормушки, многие из народных мстителей будут так же хапать и жиреть. Новые, призрачно фосфорисцирующие, как ночью на кладбище, блуждающие и шокирующие имена, нещадная при этом обжираловка в телекамеры. И престижной батюшка, освящающий мероприятие. Душа жаждала, как "пустыня безводная", и Иоанна тосковала о временах, когда всё казалось ясно и просто - Лужино, труд на земле, отец Тихон... Даже Ганю там на Олимпе, в уединении, перемены достали, что уж говорить о ней! Молиться, копаться в земле, читать Флоренского, потом гулять с Анчаром по лесу, переваривая прочитанное, слушать вечерний гомон птиц... Но она - на останкинской игле, она уже не может без ненависти, страдания, отвращения, без этой "злобы дня". Она стала мазохисткой, ей как воздух было необходимо это ежечасное не отпускающее ожесточение. И с ужасом чувствовала порой, как и в ней вместе с ненавистью прорастают когти и клыки, готовые впиться им в горло. Выдирать их, как клещей, из тела Родины и давить, давить... Она боялась, что когда-нибудь, услышав разбойничий свист, все же вцепится, хоть и не хорошо брат на брата... Но можно ли считать упыря братом? И тогда снова появился Егорка.