Сергей Булыга - Ведьмино отродье

Но вот наконец Вай Кау зажмурился. Надел очки. Медленно лег на спину, задумался. Долго молчал, потом сказал:

- На четверть к западу. Что ж, значит, такое здесь магнитное склонение. В этих местах магнитное склонение - на четверть к западу.

- А компас тогда почему не отклоняется? Он как показывал на Неподвижную Звезду, так и сейчас тоже самое.

- Р-ра! Компас! - фыркнул адмирал. - Мало ли, что он тебе покажет. Ведь что такое компас? Простая деревянная коробочка, а в ней магнитная иголочка. Ха-ха!..

- Кау!

- Да, я Кау. Который час?

Рыжий молчал.

- Вот то-то же! - насмешливо сказал Вай Кау. - Ночь непробудная, а ты такой шум поднял. Нет, чтобы сил набираться. Задуй огонь!

Рыжий задул. Опять в каюте стало ничего не видно. Вай Кау поворочался, затих. Рыжий, откашлявшись, настойчиво сказал:

- Глаз повернул на четверть к западу. Он нас предупредил, и потому и мы тоже должны немедленно сменить наш курс.

- Сменить! - передразнил Вай Кау. - Мы! Должны... Да ничего мы никому не должны! Кончай болтать, я спать хочу! - и снова заворочался, затих.

Ночь, тьма. Скрип, волны плещутся. Он, Океан, живой, он нас баюкает, он затаился, а ветер здесь, в этих местах - ты ж ведь читал, это во всех отчетах сказано, - а ветер здесь приходит словно ниоткуда, он словно в ваших парусах рождается и сразу рвет, и бьет, и волны враз вздымаются такие огромные, что если кто и, уцелев, потом расскажет о них, то никто ему не поверит. А зря!

Может, и зря, кто знает? Ночь, тьма. Вай Кау спит ли, нет? Зажечь, что ли, огонь? Нет, свет тебе сейчас не нужен, ты ведь и без него прекрасно знаешь, чувствуешь - глаз отклонился к западу, тем самым указав вам новый курс и одновременно с тем предупредив об опасности прежнего. А что?! Очень даже запросто в самое ближайшее время может случиться такое, что если мы и дальше будем двигаться строго на юг, то все, к чему ты шел все эти годы, одной шальной волной, одним порывом ветра и утопит. И вообще, да что ты его слушаешь?! Да он же Крот! Слепой! Слепой ведет слепых! А ты, единственный... Не спорь ты с ним! Не трать напрасно время. А утром сам пойди к грот-мачте, достань монету, покажи, а после все как есть, начистоту им, косарям и лохам, вывали. Пусть смотрят и соображают, и, может, ты их убедишь, что надо курс менять, что...

Нет. Глупее и придумать нельзя. С тем, кто приносит на корабль порчу... ну, или Тварь, а что это не Тварь, ты ни за что им не докажешь, тут и Вай Кау тебе не поможет... Так вот, с тем, кто приносит на корабль порчу, обычно поступают так: берется вот такая вот доска, кладется на фальшборт так, чтоб один ее - больший - конец лежал на палубе, а второй этак роста на четыре выступал над Океаном. И вот тебя ставят на нее, на эту доску, и ты идешь по ней, глаза твои завязаны и лапы твои скручены, груз на груди, и ты идешь себе, идешь по этой доске, переступаешь по ней за фальшборт, потом ступаешь еще раз, другой, и тут доска-качели под тобой вдруг кувыркается, и ты... Ну, понятно! И это у них называется "сходить на корм". Таким даже мешков не шьют; акулье брюхо - тоже ведь крепкий, надежный мешок!

А адмирал, между прочим, не спит. Лежит, о чем-то думает. И почему это он вдруг так решил, что это - всего-навсего магнитное склонение? А почему снимал очки и на огонь смотрел так, как будто его и не видел? Но, главное, монета! Причем здесь склонение? Спросить у него, что ли? Да только ничего это не даст, Вай Кау, он такой: если сразу чего-нибудь не скажет, то и потом от него ничего уже не добьешься. Вот и сейчас лежит, молчит...

И так всю ночь Вай Кау пролежал и промолчал, а Рыжий просидел, порой ощупывал монету, а глаз на ней все отклонялся, отклонялся к западу...

А вот и рассвело. Пропели боцманские дудки. А адмирал по-прежнему лежал, вставать он и не думал, р-ра! Пришел стюард, накрыл обильный стол на два куверта и ушел. Вай Кау медленно и явно нехотя спустился с гамака, подсел к столу, выпил бокал целебного гур-ни, заел сухариком, а остальное отодвинул, чуть не сбросил. Рыжий хотел было сказать о том, что глаз на монете теперь отклонился еще больше к западу, так, может бы... Но адмирал мрачно прервал его:

- Пусть так! Плевать хотел я на глаза! - а после встал, сказал: Пошли!

Пошли. Пришли. Вай Кау встал возле грот-мачты и, повернувшись к экипажу, объявил:

- Вчера прошли пятнадцать лиг. Очень негусто. А посему сегодня постараемся и будем так грести: замах - за третью линию, не меньше. Ритм два и два. А курс... Курс, как всегда, будем держать на юг, только на юг!

Все побросали ложки, возмущенно зашумели. Р-ра, ну еще бы! За три линии! Да так только на абордаж идти, полсклянки - более не выдержишь. А целый день таким манером разве сдюжишь? Ты погляди, какой умник нашелся! Вот пусть бы сам хоть раз сел с нами рядом, взял весло...

Но так они только подумали, а прокричать не успели. Даже вскочить, и то еще не собрались, а адмирал уже хлопнул себя лапой по лбу, засмеялся и сказал:

- Вай-вай! Совсем забыл! Да и в уставе так положено - всем по трудам! А посему немедля вам сейчас конечно же питья двойную порцию! И по накрутышу обманки! По два накрутыша! По три! Вот так годится? В-ва?

И эти... косари! Орут уже, счастливые:

- В-ва! - дружно. - Вва-ва!

Значит, купились на подачку, на накрутыши. Вот где действительно безмозглое зверье! И, значит, с ними только так, как Вай Кау, и можно, и нужно. Вай Кау, значит, прав. Ну и ладно. Р-ра, пейте, косари, курите. Жадно курите, глубже, охмуряйтесь. А теперь к веслам! Порс!

И порснули. Гребли, как угорелые. Замах - за третью линию, ритм - два и два. А что, не так, что ли? Все так, все по уставу! Гребец должен грести, а место марсовых - на реях, а курс прокладывает штурман. Но какой именно должен быть курс, и сколько нужно нести парусов, и какой ритм должны держать гребцы - все это решает один только адмирал. А так как он уже решил и изменять свое решение не собирается, то наше дело - только выполнять, вот мы и выполняем. Гребите, косари, гребите. А я стою на юте, возле румпеля, смотрю на горизонт, на горизонте пусто. И это очень хорошо, что там, на горизонте, пока еще тихо и пусто, что ветер пока ровный и попутный...

А глаз на волшебной монете все отклоняется и отклоняется, все дальше, дальше к западу...

А солнце поднялось уже в самый зенит, а курс по-прежнему на юг, строго на юг. Гребцы гребут, кричат "В-ва! В-ва!", ритм - два и два; гребцы давно уже запарились и сбросили бушлаты, а все равно вон взмокли как, плюются пеной, а меж рядов опять несут вино и сухари; сухарь - в вино и в зубы, в зубы, в зубы. Гребут гребцы, "Седой Тальфар" споро идет, не рыскает, форштевень режет волны...

А глаз уже и вовсе отклонился к западу, застыл. Жара, ни ветерка, на горизонте пусто. А этим снова подают - теперь уже накрутыши; гребут они, дымят - и смрадный, душный, едкий чад густо висит над палубой.