Владимир Алько - Второе пришествие инженера Гарина

Гарин расслабленно усмехнулся каким-то своим потаенным мыслям, и это уже было точно неподражаемо и недоступно никому.

Шельга вынужденно промолчал, под давлением странной логики и странного сошествия фактов в бредовых изъяснениях Гарина. Но формально он оказывался прав. Это угнетало. «Признать за ним роль мессии? Ну, нет; будет с него и того, кем он является». С тем вместе захотелось поскорее закончить этот разговор, с неясными, правда, еще последствиями.

– Что же, Петр Петрович, как у нас на Руси говорят (не забыли, чай), дело барина. Только пожелать удачи, сами понимаете, не могу. И дай-то Бог, никогда нам больше не встретиться. А сейчас, прошу, отвезите меня в город. Мне надо еще собраться в дорогу.

Шельга с каким-то смешанным чувством поглядел на Гарина. Нет, честное слово, пропащий человек, и давно уже по нему веревка плачет, а вот уйди – и точно роковая комета пронеслась в ночном небе и ушла в темноту, в бездну. Ох, и беда сия есть человек.

– А вот насчет вашего пожелания… нашей последней встречи, поторопились, Василий Витальевич, – совсем весело произнес Гарин, вставая на ноги, по примеру Шельги. – Не можете не принять приглашения. Королева просит; дама, наконец, и просто Зоя. Если вы так уж ее выручили, то не прийти на званый ужин – это уже верх неприличия, и не по-мужски будет… В пажеском и дипломатическом корпусе не поймут, – пошутил Гарин, остро, вприщур, вглядываясь в Шельгу.

– Ну, уж, благодарю покорно, как выражаются в пажеском… хлеба, щи, там не едали. Имею право не прийти, – чуть даже сурово продолжил Шельга. – Передайте от меня благодарность за приглашение мадам Ламоль. И где же? – вывернулось вдруг у Шельги из под языка, – по какому-то профессиональному обороту речи. Он сглотнул кадыком.

– Да все там же, в замке барона Киркгофа. К вашей гостинице, вечером, подадут автомобиль. За рулем будет, вот этот человек. (Гарин кивнул на латинос). Кое-как по-французски он изъясняется. Зоя репетировала с ним.

– Н-н, нет, Петр Петрович, увольте. Я, кажется, вполне засвидетельствовал мое почтение мадам Ламоль, – намекнул Шельга. – Принять приглашение не могу. По штату не положено, – полушутя, полусерьезно добавил он.

– Не препирайтесь, господин-товарищ контрразведчик. Будет Роллинг, – внезапно заговорщицки шепнул Гарин и подмигнул.

– Роллинг здесь? – вырвалось у Шельги.

– Помилуйте, где же еще ему быть. Все, все в сборе… здесь и он, старый дружище, с самого начала этого процесса-идентификации, так счастливо завернутого вами. Приходите, Шельга. Не стройте из себя чересчур идейного. Там – не узнают. Будете третейской стороной; есть кое-какие неувязки по известному вам документу от 23 июня 192…, Фонтенбло. Не можете не помнить.

– Договор о сотрудничестве между вами и Роллингом. Разве он еще существует?

– Мы ждем, Шельга. Свободу и анонимность вам гарантирую. Честное слово, я и сам бы не взял вас в какую-нибудь новую историю инженера Гарина. Слишком накладно.

Молча, они пошли к машине.

– Да, – напоследок бросил Гарин, усаживаясь за управление. – До автострады мы вас подбросим, а там возьмете попутный транспорт. У нас критическая ситуация.

Шельга потоптался у распахнутой дверцы – чем бы таким ответить на это явное свинство; но, не нашедшись, полез, насупившись, в машину. Дверь за ним захлопнул телохранитель, не вынимая одну руку из кармана плаща, и усевшись на заднем сиденье, за плечами Шельги. Чувствовал себя тот, как трудяга-муравей, польстившийся на патоку и завязший там.

*** 97 ***

Закатный свет в окнах гостиной отливал тусклым пурпуром.

Лестница белого камня с балюстрадой вела наверх, – ко второму этажу, расходилась по сторонам и терялась. Внизу ее, на три шага от последней ступеньки, стоял все тот же ореховой полировки столик, как и при очной ставке Шельги и Зои. Поодаль, в кресле, расположился Роллинг. Он был один. Птички не пели, да и клетки были пусты. Лишь дробно журчал фонтан.

Роллинг пожелтел, обрюзг, часто срывающимся жестом скреб подбородок. Одет он был во все черное, и даже не снял котелка, образцы которых давно уже не носили в деловом мире Старого и Нового света. Но ему было уже не до фетишей. Миллиардер на пенсии. Он не смел даже закурить, – на этой его привычке лежал врачебный запрет, ввиду предрасположенности к обширному инфаркту. (Один – микро, он уже пережил). Воздержание Роллинг переносил почти что нравственно, – по тому чувству обреченности и загнанности в угол. К этому прибавилось и тяжкое сомнение. Полно: да в самом ли деле Гарин и Зоя живы, и находятся в замке? Не есть ли это все киношная мистификация, на которую он так чудовищно купился. Ведь Шельга не признал в той женщине мадам Ламоль, – этим полны газеты. Агенты, вернувшиеся из Лозанны в почти нетранспортабельном состоянии, путались в показаниях, несли всякую ахинею и могли просто проиграться в казино и быть избитыми. И что из того, что собственные убеждения Роллинга в «подлинности» Зои были бесспорны. Он и сам уже давно раздвоился. Но раздвоился и весь этот мир, да и был таковым. Не есть ли двуличие и обман подлинное измерение вещей и событий? Вот и сейчас – одна его половина жаждет свидания с Гариным, другая – сторонится и боится. О, нет, не какого-нибудь физического уничтожения, но верно унижения, – быть может, в присутствии той роковой женщины, – и унижения горшего, чем тогда, когда она предала его в сырую, ветреную, ужасную ночь… при подписании договора с Гариным.

Роллинг шумно вздохнул, отгоняя воспоминания. Ему становилось особенно скучно и пусто. И в этом пространстве ожидания он как-то сумел приподняться над собой эдаким придонным пузырем воздуха, но и только-то. Весь ил его души опустился при этом ниже осознанного уровня. Роллинг задрал голову, так что даже откинулся на спинку кресла. Из мутных глаз его выкатилась слезинка. Он старчески икнул.

В гостиную вошел Гарин, – реальный и земной, но без бородки, каким привык его видеть Роллинг; с опереточными усиками, бледный, собранный. Чуть позади – некий тип, по виду латинос, с точно такими же нагловатыми усиками; занял место у входных ворот, заложив руки в карманы кремового пиджака.

Роллинг – будто бы разом выпил ковш холодной газированной воды: он задохнулся, глаза его увлажнились, и, наконец, он гаркнул:

– А, Гарин! Я знал, я рад…

– Что вы знали, дядя, что я жив и не скормлен рыбам! – бросил реплику Гарин, проходя к столику так порывисто, как какой-нибудь прораб на короткой рабочей летучке. – Вы всегда были скверным актером, Роллинг. (Гарин, казалось, не замечал его в упор; да и интересовался ли он им в действительности? Могло ли что-нибудь быть задействовано от мистера Роллинга, кроме, разумеется, его капиталов, имейся у него таковые? Роллинга – прежнего финансового буйвола и игрока – больше не существовало). – Итак, мистер Роллинг, как вы теперь убеждены на все сто – я жив и здоров. Вашу отзывчивость – в виде подношения мне 10 миллионов долларов за ничего не значащие безделушки мадам Ламоль, – я расцениваю как знак доброй воли и расположения ко мне. Попытку покушения на свободу и, возможно, жизнь упомянутой особы – прощаю и понимаю, как мужчина мужчину. Будем считать инцидент исчерпанным. Теперь перейдем к делу. Вот документ, – Гарин потряс развернутым небольшим листом бумаги, неизвестно как оказавшимся в его руке. – Это наш с вами договор, по коему я обязуюсь… одной акцией… (не будем здесь распространятся). Вы же, в свою очередь, должны были выплатить мне в качестве гонорара половину суммы, напрямую проистекающую из этой акции… По расчетам независимых экспертов, вы загребли тогда в Европе более двух миллиардов долларов. Я же видел от вас порядка 300 миллионов… и не более того, что целиком ушло на обустройство Золотого острова и кое-какие военные операции. Итак, за вычетом растраченного, за вами, батенька, должок в 700 миллионов, а по счетам, в деловом мире, мистер Роллинг, принято платить. В нашем же пэн-клубе, гм, кроме того, еще и оставлять шляпу в гардеробе… ну хотя бы снимать, – иронично уже добавил Гарин.