Вдвойне робкий - Андрей Симагин
По прошествии двух часов после назначенного срока он понял, что ждать далее — бессмысленно. Объятия оказалась ненадежным другом. Такое изредка случалось. Все бы ничего, если бы не голод. До трех дня мистер Энканто еще надеялся, что сегодняшний день проживет достойно. Спокойно. Без мучений. Потом, когда еще во время диалога с Объятиями он ощутил первые позывы, он, за три с лишним года уже выучив хронометрию процесса с точностью до минут и потому зная себя досконально, постарался все же настоять на немедленной встрече. Казалось, это удалось. Но увы, Объятиям повезло.
А вот Застенчивому — нет.
Надо было срочно что-то предпринимать.
Мистер Энканто с отвращением швырнул букет прямо на влажную после короткого, мелкого дождя мостовую и пошел прочь. Собственно, методика на такие экстраординарные случаи тоже была более-менее отработана, мистер Энканто пару раз уже попадал в подобные ситуации и справлялся с ними именно так. Судьба. Вероятно, думал мистер Энканто, торопливо идя вниз по авеню, он поступал бы так и всегда, не связываясь с хлопотной, тягомотной и небезопасной перепиской, если бы среди проституток не составляли абсолютное большинство поджарые, высушенные жерди наподобие квартирной хозяйки. Во времена Рубенса или, например, Елены Прекрасной мистер Энканто горюшка бы не знал. Но в наш шестеренчатый, турбинно-роторный век мужчины любят женщин, похожих скорее на коленчатые валы и коробки передач, нежели на существа, призванные обеспечивать в семье покой, уют и мягкую нежность.
Впрочем, он несколько кривил сейчас душой и вполне отдавал себе в этом отчет. Переписка не была совсем уж вынужденной, он получал от нее много радости — не меньше, чем его адресаты. На самом деле ему куда больше нравилось общаться по-людски и отогревать души тех, с кем он затем встречался; долгим и тщательным словесным навеванием близости- счастья он хоть как-то искупал перед ними свою последующую вину. И потом — хоть так, но он ими овладевал. Именно словами. Именно до личной встречи, Мужчина должен овладевать женщиной так, чтобы она оставалась после этого жива, и здорова, и радостна, иначе он не мужчина, а что-то вроде наехавшего самосвала: сопротивляться ему, конечно, невозможно, власть его над подвернувшимся ему телом абсолютна, — но толку-то, если после этой власти не с кем поговорить по душам.
Сейчас, однако, было не до душ, не до высоких чувств. Боль становилась невыносимой. Он слишком долго голодал перед вчерашним. Было слишком горько снова делать это, слишком горько… Он держался почти две недели. А когда ему удавалось продержаться столько, всякий раз возникала сумасшедшая надежда, что все уже кончилось, так же внезапно, как и началось, и он нормален, он вдруг снова стал почти нормален… И даже когда просыпались первые признаки голода, он старался не обращать на них внимания, убеждал себя, будто это просто привычка, просто страх голода, а не сам голод, что с этим страхом вполне можно совладать усилием воли, ведь он же хороший человек, добрый, бережный, он не хочет никому причинять зла, ему самому отвратительно то, что происходит с ним…
Теперь за прекраснодушие приходилось платить.
Вечерний город осенью слишком похож на ночной. Огни и безлюдье; только машины несутся, полосуя черный воздух рубиновыми плетьми габаритов, вздымая в воздух мутные облака водяного дыма с мостовых. И проститутки, караулящие клиентов, уже не чая увидеть пешехода, все свое женское внимание отдают проносящимся мимо черным механизмам и выпрыгивают на дорогу чуть ли не прямо под их сверкающие капоты. Проститутки как проститутки — минимум одежды, все в обтяжку, все нараспашку… Глаза — как пальцы карманника, груди — как помпы, ноги — как гидравлические рычаги.
— Эй, тормозни, красавчик! Ну куда ты, сволочь, куда?
— Он меня забрызгал! Он меня нарочно грязью забрызгал!
— Чуки, а ты бы хотела, чтобы он тебя чем забрызгал?
Хохот.
— Да за тридцатку пусть хоть жидким дерьмом забрызгает!
Хохот.
— Алло, на мотоцикле! Мальчик, по-моему, тебя давно никто не любил по-настоящему! Хочешь? Нет? А почему?
— Сюда! Сюда, красавчик! Найдешь здесь все, что хочешь! Мы все умеем! Ну, кого-нибудь выбрал?
«Это уже ко мне», — подумал мистер Энканто, останавливаясь. Исподлобья и чуть щурясь, оглядел ночных красоток. Глаз не на ком остановить. Кости, мышцы и дешевый парфюм.
Впрочем, нет.
«Вот эта наверняка не пользуется большим спросом. Она будет мне благодарна за первые минуты, — подумал мистер Энканто. — Не от хорошей жизни она с такой фигурой пытается подрабатывать на панели, ей наверняка одиноко, и очень грустно, и унизительно… — желудок пекло, будто его выворачивали наизнанку раскаленными щипцами. — Ничего. Потерплю. Хоть пять минут мы с ней поговорим… Пусть у нее станет тепло на душе».
Долго они не проговорили — не о чем; и далеко не ушли — незачем.
Спрятались под навесом у черного хода какого-то ночного бара, за пустыми ящиками; девчонка изобразила игривую и многоопытную улыбку на туповатом, молодом, бесформенном лице. Спрятавшиеся где-то в щеках глазки ничего не выражали.
Вот мы и перед вратами герцогского замка…
— Ну, красавчик, как ты любишь больше всего?
Мистер Энканто мягко, ласково улыбнулся ей в ответ и наклонился, потянувшись губами к ее губам. Но она быстро накрыла его рот шершавой, нечистой ладонью.
— He-а. Без поцелуев. Это негигиенично.
Другой рукой она, не тратя лишних слов, полезла ему в ширинку. Но тут пальцы ее на его щеке слегка сдвинулись от перемены позы и наткнулись на пятно шелушащейся кожи под ухом. Лицо проститутки исказилось от отвращения, она слегка отпрянула.
— А чего это у тебя шкура лезет? Ты часом не заразный?
В голове уже мутилось от невыносимого пламени внутри. Мистер Энканто взял проститутку за горло.
Четвертью часа позже еще одна ночная красавица вела очередного красавчика в тот самый ночной бар — короткой дорогой, мимо черного хода. Красавчик угрюмо молчал. Ему было надо, срочно надо кого-то трахнуть, но разговаривать он не собирался; с какой это стати он
