Стивен Бакстер - Свет иных дней

Это была, конечно, Уилсон.

Когда Кейт очнулась, она лежала на полу в своей одиночке, связанная, судя по всему, изолентой. С ее рукой возился врач. Уилсон удерживал один из охранников. Ее глаза на лице, словно выплавленном из стали, смотрели на Кейт так, будто Уилсон была готова ее убить.

Потом у Кейт несколько недель подряд палец терзала пульсирующая боль. А Уилсон, явившаяся на первый из своих двукратных визитов, одарила Кейт взглядом, полным неприкрытой ненависти. «Я ранила ее гордыню, – догадалась Кейт. – В следующий раз она прикончит меня без раздумий».

Но Кейт даже после неудачной попытки побега понимала, что вся эта ненависть направлена не на нее, и гадала, кто же является мишенью для Уилсон и знает ли Хайрем о том, что его сотрудница вынашивает какие-то злобные планы.

А еще Кейт понимала, что она никогда не была главной мишенью для Хайрема. Она служила только приманкой на входе в западню.

Она просто стояла на пути у этих безумцев с непредсказуемыми планами.

Размышлять о подобных вещах смысла не имело. Кейт легла на кровать. Потом, чтобы хоть чем-то занять свои пустые дни, она стала делать зарядку. А сейчас, окутанная никогда не гаснущим светом, она попыталась очистить свое сознание от каких бы то ни было мыслей.

И ее руки коснулась чья-то рука.

Посреди неразберихи, взаимных обвинений и злости – всего того, что последовало за поимкой Мэри и Кейт, Давид попросил, чтобы ему разрешили встретиться с Мэри в холодной тишине «Червятника».

Его в который раз поразил цвет глаз Мэри – карих, таких непохожих на глаза из глубины времен, до самой африканской пещеры.

Давид зябко поежился при мысли о том, насколько мимолетна и преходяща жизнь человека. Но из-за этого не менее значительна.

Мэри сказала:

– У тебя озабоченный вид.

– Это потому, что я не знаю, с кем разговариваю.

Она фыркнула, и на мгновение Давид увидел прежнюю – строптивую, вечно всем недовольную Мэри.

– Прости меня за невежество, – сказал Давид. – Я просто пытаюсь понять. Мы все пытаемся. Это для нас нечто новое.

Она кивнула.

– И поэтому – такое, чего стоит опасаться?

– Да, – произнесла она после короткой паузы. – Значит, так. Мы здесь. «Червоточина» у меня в голове никогда не закрывается, Давид. Все, что я делаю, все, что вижу, слышу, чувствую, все, что думаю, – все это…

– Ты делишь с другими?

– Да. – Она пытливо посмотрела на него. – Но я знаю, что ты подразумеваешь. Что все это растворяется. Но это не так. Во мне остается не меньше меня. Но я усилена, увеличена. Это как еще один уровень сознания. Или уровень обработки информации, если хочешь, наложенный на мою центральную нервную систему точно так же, как сама ЦНС наслоена на более древние системы организма вроде биохимической. Мои воспоминания по-прежнему принадлежат только мне. Разве так уж важно, что они хранятся в чьей-то еще голове?

– Но ведь это же не просто какая-то сеть мобильной связи с супернадежным сигналом, правда? Вы, называющие себя Едиными, претендуете на гораздо большее. Есть ли новая личность во всем этом – новое, соединенное «я»? Групповое сознание, связанное «червоточинами», рождающееся в сети?

– Тебе кажется, что если так, то это непременно что-то жуткое, да?

– Я не знаю, что думать об этом.

Давид изучающе смотрел на Мэри, пытаясь выловить ее, и только ее, под оболочкой Единения.

Сильно мешало то, что Единые очень быстро стали превосходными актерами, а если уж совсем точно – записными врунами. Благодаря отсоединенности слоев сознания все они мастерски овладели языком тела и мимикой, и это давало им огромное превосходство над теми способами общения, которые в свое время развились для надежной и честной передачи информации. Подобным уловкам позавидовал бы самый искушенный в своем ремесле драматический актер. У Давида не было причин подозревать, что сегодня Мэри ему лжет, – просто он не мог понять, как догадаться, врет она или нет.

Она поинтересовалась:

– Почему ты не спросишь меня о том, что тебя на самом деле интересует?

Давид взволнованно проговорил:

– Хорошо. Мэри, скажи… каково это? Что ты чувствуешь?

Она ответила, неторопливо произнося слова:

– Все то же самое. Просто – больше. Так, как будто проснулась окончательно – с ощущением ясности, полной включенности сознания. Уж ты это должен знать. Я никогда не была ученым. Но я разгадывала разные головоломки. Я, например, играю в шахматы. Наука – это ведь что-то вроде этого, правда? Ты что-то пытаешься разгадать – и вдруг видишь, как строится игра. Будто облака на миг рассеялись, только на миг, – и ты увидел далеко-далеко, намного дальше, чем раньше.

– Да, – отозвался Давид. – У меня в жизни было несколько похожих моментов. Мне повезло.

Мэри взяла его за руку.

– А у меня такое чувство все время. Разве это не прекрасно?

– А ты понимаешь, почему люди вас боятся?

– Они нас не просто боятся, – спокойно отозвалась Мэри. – Они нас выслеживают. Они на нас нападают. Но они не могут нам навредить. Мы всегда видим, как они приближаются, Давид.

Давиду стало зябко от этих слов.

– И даже если одного из нас убьют – даже если убьют меня, – все равно мы, точнее, наша общая сущность будет продолжать жить.

– Что это значит?

– Информационная сеть, принадлежащая Единым, очень велика и постоянно растет. Ее, скорее всего, нельзя уничтожить как некий ментальный Интернет.

Давид нахмурился, он был немного раздражен.

– Ты слышал о теории привязанности? В ней говорится о том, что мы психологически нуждаемся в формировании близких взаимоотношений, в интимности. Такие отношения нам нужны для того, чтобы скрыть страшную правду, с которой мы сталкиваемся, когда взрослеем. Эта правда в том, что каждый из нас одинок. Самая грандиозная битва в жизни человека – битва за то, чтобы смириться с этим фактом. Вот почему вступление в ряды Единых так притягательно.

– Но чип в твоей голове тебе не поможет, – резко выговорил он. – В конце концов от него не будет толку. Умирать тебе придется в одиночку, как и мне.

Она улыбнулась с холодной снисходительностью, и ему стало стыдно.

– Но может быть, все будет не так, – сказала она. – Может быть, я смогу продолжить жизнь, пережить смерть моего тела – тела Мэри. Но я – мое сознание, мои воспоминания, они поселятся не в чьем-то одном теле. Они распределятся. Они разделятся между всеми. Разве это не будет прекрасно?

Давид прошептал:

– Но разве это будешь ты? Разве так ты действительно сможешь избежать смерти? Разве эта распределенная личность станет копией тебя?