Клиффорд Саймак - Почти как люди
— А ты найдешь это место? — спросил Джо.
— Да, пожалуй. Я примерно знаю, где это.
— Стало быть, надо будет, так найдем, — вслух соображал Джо. — Составим цепь, да поплотнее, плечом к плечу, и двинемся через сад.
— Думаешь, это так просто? — сказал я. — Может, там не всегда открыто.
— Как так?
— Если б этот ход все время был открыт, у нас бы за последние десять лет куча народу без вести пропала, — стал объяснять я. — Там и детишки играют, и взрослые ходят напрямик, кому надо поскорее. Я всегда той дорогой хожу к доктору Фабиану, и не я один, там многие топают взад и вперед. Кто-нибудь уж как пить дать проскочил бы в эту дверь, если б она всегда была открыта.
— Ну ладно, тогда давайте им позвоним, — предложил Хигги. — Возьмем один из этих телефонов…
— Нет, — сказал я. — Просить у них помощи — это только на самый крайний случай. Ведь обратного пути, скорее всего, не будет, мы отколемся от человечества — и конец.
— Все лучше, чем помирать, — сказал Хигги.
— Не надо кидаться очертя голову, — продолжал я уговаривать их обоих. — Пусть люди сперва сами все обдумают и сообразят. Может, еще ничего и не случится. Нельзя же просить у чужих убежища, покуда мы не знаем точно, что другого выхода нет. Еще есть надежда, что люди и Цветы сумеют договориться. Я знаю, сейчас все это выглядит довольно мрачно, но, если останется малейшая возможность, человечеству никак нельзя отказываться от переговоров.
— Какие уж там переговоры, Брэд, — сказал Джо. — Я думаю, эти чужаки никогда всерьез и не собирались с нами договариваться.
— А все из-за твоего отца, — вдруг заявил Хигги. — Если б не он, ничего бы этого не случилось.
Я чуть было не вспылил, но сдержался.
— Все равно случилось бы. Не в Милвилле, так где-нибудь еще. Не сейчас, так немного погодя.
— В том-то и соль! — обозлился Хигги, — Уж случилось бы, так не у нас, в Милвилле, а где-нибудь в другом месте.
Отвечать было нечего. То есть, конечно, я мог бы ответить, но такого ответа Хигги Моррису не понять.
— И вот что, Брэд Картер, — продолжал он. — Мой тебе добрый совет: гляди в оба. Хайрам так и рвется свернуть тебе шею. Думаешь, ты задал ему трепку, так это к лучшему? Совсем наоборот. И в Милвилле хватает горячих голов, которые с ним заодно. Во всем, что у нас тут стряслось, виноваты вы с отцом, вот как они считают.
— Послушай, Хигги, — вступился Джо. — Никто не имеет права…
— Знаю, что не имеет, — оборвал Хигги. — Но так уж люди настроены. Я постараюсь и впредь блюсти закон и порядок, но ручаться теперь ни за что не могу.
Он опять повернулся ко мне:
— Моли Бога, чтоб эта заваруха улеглась, да поскорее. А если не уляжется, заройся поглубже в какую-нибудь нору и даже носу не высовывай.
— Слушай, ты…
Я кинулся к нему с кулаками, но Джо выскочил из-за стола, перехватил меня и оттолкнул.
— Бросьте вы! — гневно крикнул он, — Мало у нас других забот, надо еще вам сцепиться.
— Если слух про бомбу дойдет до наших, я за твою шкуру гроша ломаного не дам, — злобно сказал Хигги. — Без тебя тут не обошлось. Люди живо смекнут…
Джо ухватил его и отшвырнул к стене.
— Заткнись, не то я сам заткну тебе глотку!
Он помахал перед носом у Хигги кулаком, и Хигги заткнулся.
— Ладно, Джо, — сказал я, — закон и порядок ты восстановил, все чинно-благородно, так что я тебе больше не нужен. Я пошел.
— Постой, Брэд, — сказал Джо сквозь зубы. — Одну минуту…
Но я вышел и хлопнул дверью.
Уже совсем смеркалось, улица опустела. Окна муниципалитета еще светились, но у входа не осталось ни души.
Может, напрасно я ушел? Может, надо было остаться хотя бы затем, чтоб помочь Эвансу урезонить Хигги, как бы тот не наломал дров.
Но нет, что толку? Если бы я и мог что-то присоветовать (а что советовать? в голове хоть шаром покати), ко всему отнесутся с подозрением. Видно, теперь уж мне никакого доверия не будет. Хайрам с Томом Престоном, конечно, целый день без роздыха внушали милвиллцам — дескать, во всем виноват Брэдшоу Картер и давайте с ним поквитаемся.
Я свернул с главной улицы к дому. Все вокруг тихо и мирно. Набегает летний ветерок, покачиваются подвешенные на длинных кронштейнах уличные фонари, и от этого на перекрестках и на газонах вздрагивают косые тени. В комнатах жарко и душно — окна всюду распахнуты настежь; мягко светятся огни, урывками доносится бормотание телевизора или радиоприемника.
Тишь да гладь — но под нею таится страх, ненависть, животный ужас; довольно одного слова, неосторожного шага — и все это вырвется наружу, и начнется всеобщее буйное помешательство.
Жгучая обида и негодование мучит всех: почему мы, только мы одни заперты в загоне, точно бессловесная скотина, когда все на свете свободны и живут, как хотят? Возмутительно, несправедливо, бесконечно несправедливо: почему зашали, заперли, обездолили не кого-то другого, а нас? Пожалуй, еще и тревожно, неприятно ощущать, что все на нас глазеют, только о нас и говорят, будто мы и не люди вовсе, а какие-то чудища, уроды. И еще, пожалуй, всех точит стыд и страх: а вдруг весь мир вообразит, что мы сами повинны в своей беде, что это плоды одичания и вырождения или кара за какие-то грехи?
Не диво, если, влипнув в такую историю, люди жадно ухватятся за любое объяснение, лишь бы восстановить свое доброе имя, вновь подняться не только в собственных глазах, но и в глазах всего человечества, и в глазах пришельцев; не диво, если они поверят чему угодно, и хорошему и плохому, любым слухам и сплетням, самой несусветной нелепице, лишь бы все окрасилось в ясные и определенные цвета: вот черное, а вот белое (хоть в душе каждый знает — все сплошь серо!). Ведь там, где есть белое и черное, там найдешь желанную простоту, тогда все легче понять и со всем удобнее примириться.
И нельзя их в этом винить. Они не готовы были к тому, что случилось, оно им не по плечу. Долгие-долгие годы они существовали скромно и неприметно, в тихой заводи, вдалеке от широкого русла, где неслась и бурлила жизнь большого мира. Крохотные событьица милвиллского житья-бытья непомерно разрастались в их глазах, становились историческими вехами: кто же не помнит, как сумасбродный мальчишка, младший из Джонсонов, врезался на ветхом семейном «фордике» в дерево на улице Вязов? Или тот день, когда вызывали пожарную команду, чтоб снять кошку мамаши Джоунс с крыши пресвитерианской церкви (никто и по сей день не понимает, как угораздило кошку туда забраться)? Или случай, когда дядюшка Эндрюс с удочкой в руках заснул на берегу реки — и бултых в воду?! Спасибо, мимо проходил Лен Стритер и вытащил его; тут уж сон со старика слетел, он так наглотался воды, что насилу отдышался (и пошли рассуждения: а что понадобилось там Лену Стритеру, с чего это его понесло на реку?). Из таких крупиц и складывалась жизнь со всеми ее треволнениями.
И вот перед этими людьми предстало нечто большое, значительное, и они не в силах его постичь; то, что произошло, пока еще слишком огромно и непостижимо не только для них, но для всего человечества. Все слишком сложно, тут не отделаешься праздным любопытством, недоумением зеваки перед кошкой, бог весть как забравшейся на верхотуру, — вот почему им тягостно, неспокойно, в них разгорается досада и злость, того гляди вспыхнет, прорвется открытой враждебностью, а тогда недалеко и до насилия… был бы повод для насилия, было бы на кого наброситься. Что ж, если придет минута, когда их ярость вырвется наружу, мишень готова — об этом позаботились Хайрам Мартин и Том Престон.
Идти уже недалеко. Я поравнялся с обителью нашего банкира Дэна Виллоуби — этакая огромная скучная махина из кирпича, с первого взгляда всякий догадается, что в таком доме может жить только тип вроде Дэниела Виллоуби. Напротив, на углу, дом старика Перкинса. С неделю назад сюда въехали новые жильцы. Это один из немногих домов у нас, в Милвилле, которые сдаются внаем, и обитатели его меняются чуть не каждый год. Никто даже не дает себе труда с ними знакомиться — охота время тратить! А дальше, в конце улицы, живет доктор Фабиан.
Еще несколько минут — и я буду у себя, в доме с продырявленной насквозь крышей, в пустых гулких комнатах, наедине с вопросом, на который нет ответа, а за оградой будут меня подстерегать подозрительность и ненависть всего Милвилла.
На той стороне улицы хлопнула дверь, кто-то, громко топая, бежал по веранде. И тотчас раздался крик:
— Уолли, нас хотят бомбить! Сказали по телевизору!
Из темноты приподнялась большая сутулая тень — кто-то лежал на траве или на низко, у самой земли, расставленном шезлонге, я и не видал его, пока он не вскинулся на крик.
В горле у него булькало, он силился что-то сказать и не мог.
— Экстренное сообщение! — кричал тот, с веранды. — Сейчас передают! По телевизору!