Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

— Вы хотите сказать, что счастье невозможно… его нет? — спрашивает Ветфельд.

— Я обычный человек, — взмолилась Лидия, — обычный, да… и мне бы чего попроще.

— Вы и в этом правы, — пытается управляющий, — но я вас очень прошу, Лидия. Не сжигайте отель.

— Неужели он у вас не застрахован? — усмехнулась Лидия, повернулась и ушла в дом.

— Когда же всё это ваше закончится? — спросил Ветфельд.

— Он уже старый, — сказал управляющий, — ему осталось лет пятьдесят.

— А что будет с вами? — Ветфельд спросил управляющего механически, без всякого интереса.

— Начну стариться. В два-три года стану восьмидесятилетним.

— Надо остановить Лидию, — дернул управляющего за рукав Арбов.

— Мы не вправе вмешиваться, — ответил управляющий, — сейчас не вправе, как потом, не знаю.

— После того, что ею пережито здесь, это будет ее катастрофой. — Арбов обошел управляющего и бросился за Лидией. «А вдруг она и в самом деле…» — испугался Арбов.

— Я понял, кажется, всё, что ты говорил мне, — Ветфельд взял управляющего за руку, — понял, да… И этим можно жить? И есть смысл? Пусть непосильный, но это уже не важно. — Вцепился ему в плечо. — Как не свихнуться только?!

— Ты, наверное, уже сильнее меня. — Свободной рукой управляющий обнял его, но тут же отдернул руку, застеснялся жеста.

— Ты прав, это будет банально, — говорит Лидия Арбову, — но я всю свою жизнь по большей части как раз занималась банальностями и делала банальности. Да не бойся ты, не собираюсь я ничего поджигать. Мне просто надо побыть одной, и только. Одной, понимаешь?

— Да-да, Лидия.

— Я вижу, Сёма, ты хотел разделить, поддержать, и прочее… Я тронута, нет, говорю без малейшей иронии. Но я из тех, кто всё переваривает внутри, да ты и сам догадался, как-никак литератор. Я посижу в номере или пойду, погуляю по городу, пока не знаю.

— Лидия, я понимаю примерно, о чем ты сейчас… Но мне кажется, ты уже, — Арбов споткнулась об слово, — искупила.

— Тебе виднее. — Злой сарказм Лидии.

40

— После всего, что было, мы вот сидим и завтракаем, — изумляется Ветфельд.

Арбов и управляющий промолчали.

— Завтрак начался на полтора часа позже обычного. — Не согласился с ним официант. Наклонился к управляющему. — Может, стоит позвать пани Лидию?

— Будет только обратный эффект. — Отрицательно покачал головой управляющий. Обратился к Ветфельду и Арбову с интонацией нашедшего наконец тему, которая позволит наконец покончить с тягостным молчанием:

— Две недели от вас только и слышишь: «синтезатор добра», «аттракционы». Вот, к примеру, вы, Арбов, сидите и пишете свой роман. Интересно, что при этом происходит в вашей голове, интересно, что получается у вас на бумаге… интересно, я надеюсь на это, во всяком случае. А вот то как устроена ручка, которой вы пишете… В ней есть стержень, пружинка, колпачок.

— К чему вы? — спросил Ветфельд.

— К тому, что изучать «синтезаторы» и «аттракционы» — это и значит открыть устройство шариковой ручки. Вот чему посвящен отчет того физика, а ваш отец, Арбов, продолжил его дело, сделал следующий шаг.

— Хорошо, — прервал его Ветфельд. — Ну а были здесь те, кто пытался изучить сам этот инопланетный разум?

— Мы приглашали с этой целью кое-кого, — сказал управляющий.

— Ну и? — сдавленный голос Арбова.

— Во-первых, многие из них соблазнились сами.

— У вас всегда велись журналы учета, регистрации постояльцев? — вопрос Ветфельда получился каким-то жестким.

— Разумеется, — удивился управляющий, — я же вас с Арбовым, если вы помните, записывал.

— Можно посмотреть?

— Зачем? — улыбнулся управляющий.

— Хочу сопоставить даты пребывания некоторых персоналий с датами получения ими нобелевок.

— Курт, сейчас не до пустяков, — возмутился Арбов.

— Вы должны были спросить меня, а что «во-вторых», — опять улыбнулся управляющий.

— Ну и что же? — спросил Арбов.

— Уровень нашей земной науки таков, что мы сумеем понять эту форму разума где-то через сто лет. А ему осталось, как я вам уже говорил, лет пятьдесят.

Все замолчали.

— Но то, что уже наработано нами, — сказал наконец управляющий, — своего часа дождется. Это будет новое знание. Я твердо верю в это. И в нашей жизни что-то изменится. — Добавил после паузы: — Что касается нас (вы же понимаете, что я не один здесь, у меня есть коллеги), мы сначала пытались при помощи инопланетного сверхразума, точнее, посредством создаваемых им ситуаций исследовать, испытать человека, ну, а затем бытиё человека.

— И заигрались, — подхватил Ветфельд.

— Затем попытались это испытание сделать формой, способом нашего раскаяния…

— Но и то, и другое получалось не слишком? — кивнул, утвердительно, почти не спросил Арбов.

— Смотря что считать результатом, — сказал Ветфельд.

— У кого какие планы, господа? — управляющий пытался не кривляться.

Какие могли быть планы. У него у самого не было планов.

— Тогда будут хлопоты, — сказал управляющий. — Курт, после обеда я сразу же везу тебя в аэропорт. Семен, ты поедешь с нашим портье в Прагу, прямо на вокзал. Лидии вызовем такси… — управляющий говорил еще сколько-то, но было ясно, ну, какие тут хлопоты.

Арбов был рад, что его везет не управляющий. Значит, всю дорогу можно будет молчать… значит, отель закончится для него сразу же, как он выйдет из него, сразу, как только закроет за собой дверь и сядет в машину.

А что, если позвонить ей? На другой стороне улицы почта, снять трубку, набрать справочную Фрайбурга… Она вполне может жить в своем прежнем доме, только он всё равно не помнит ни телефона, ни адреса… Но вот же досье, всё указано. Он достает ту самую папку Лидии. В доме, скорее всего, живет брат Марии: чинит часы, заведует временем, даст её номер. Даже справочная не понадобится. Только что он скажет ей? Об этом её инобытии для него Ветфельда?! Что ему тоскливо, жутко и немыслимо одиноко? Что теперь он другой? Что не сумел удержать любовь? Не дорос до любви, был по-юношески самонадеян, робок и по-юношески жестокосерден. Первая просьба сердца началась с жестокосердия у него.

Ей тяжело дался разрыв. Она лечилась. И замуж вышла наспех, чтобы отвлечься, заглушить. Дай Бог, чтобы она была счастлива. Ну и что, чтобы заглушить — потом могут быть и любовь и счастье. Он никогда не узнает этого. Отчет в папке о внуках и детях ничего здесь не значит.

Вдруг… он не то чтобы вспомнил или же понял — это должно называться по-другому — вдруг знание: он не любил ее. И не в незрелости — юности дело — не полюбил бы никогда. От незрелости только жестокость. Вот чего не понял инопланетный разум. То есть устроил всё по ошибке?! Сделал сбывшейся не ту любовь, что не сбылась, а ту, которая не могла, не должна была сбыться, потому что ее не было вообще.