Николай Соколов - Ариасвати

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СФИНКС

Tolluntur in altum, ut lapsu graviore ruant.[44]

I. В дороге

The times is money[45] — говорит английская пословица. Поэтому, дорожа временем, мы не будем описывать путешествия наших героев от Цейлона до Магабанпура в Пагоре, горной области, лежащей у подошвы высочайших вершин Гималаев. Достаточно знать, что в этом пути им пришлось проехать через всю Индию с юга на север, от благословенных долин тропического Цейлона почти вплоть до холодного Ягистана. Пусть читатели сами вообразят себе картины природы, которые последовательно проходили перед глазами наших друзей во время их пути по Цейлону, Бенгальскому заливу и далее — на север по Индостану. Пусть они представят себе аллеи кокосовых деревьев, которые, по словам индийской поэмы, "не могут жить вдали от звука человеческого голоса", воздушные мостики из тростниковых пальм, перекинутые через ручьи и речки, пески около Коломбо, скрепленные "великой бородою Рамы", ходящих посуху окуней, угрюмых низкорослых веддов, поклоняющихся чорту, devol-yaka (откуда видно, что и слово "дьявол" заимствовано из Индии), пусть затем они вообразят себе ярко-бирюзовые волны бурного Бенгальского залива, с его вечно спокойными, недоступными никакому волнению, площадями грязной воды, рассеянными здесь и там, как будто затем, чтобы корабли, во время бури, могли отстаиваться на них в открытом море так же хорошо, как в спокойной, со всех сторон защищенной гавани. Пусть фантазия нарисует им, как, приближаясь темной ночью к дельте мутного Ганга и далее поднимаясь вверх по священным волнам великой индийской реки, наши путешественники встречали приближавшиеся к ним огоньки, слабо мерцавшие, покачивавшиеся на черных волнах и вдруг исчезавшие под водой: это благочестивые индусы, окончившие свое житейское поприще, совершали, со сложенными руками и горящей свечей на груди, свое последнее странствование по волнам священного Ганга, уносившего их в далекий неведомый мир… Чтобы описать все это, нужно, подобно Вирупакше[46], остановить солнце и заставить седое время сложить свои быстрые крылья, потому что жизни человеческой мало на этот труд.

Но мы видим, что, вопреки нашему намерению, чудеса волшебной страны даже помимо нашего желания сами напрашиваются к нам под перо. Поэтому, чтобы не дать воли сему последнему, ибо tardum dictu est[47], - как говорит Плиний, — мы пропускаем описание Калькутты, роскошь Esplanade-Hotel'я, свидание наших путешественников с мистером Крауфордом, и переходим прямо к тому моменту, когда оба героя, сидя в вагоне Nort-Indian-Railway, мчались на север по долине священного Ганга к далеким предгорьям Гималаев.

Много городов уже осталось за ними, еще более развалин промелькнуло пред их глазами по обе стороны дороги. Иные из этих последних тянулись на многие мили и составляли неоценимый клад для археолога, для художника, наконец, для историка, который вздумал бы изучать на ним следы древней, почти исчезнувшей культуры Индии. Авдей Макарович жадно смотрел на них из окна вагона, очами ученого и мечтал вслух:

— Эх, кабы время да место, да средств побольше! Взял бы с собой художника-фотографа, да и занялся бы подробным описанием всех этих чудес, которые, быть может, уже скоро рука невежества и равнодушие сметет совсем с лица земли… Потом порыться бы хорошенько в летописях, да собрать изустные предания и легенды, да вместе с тем описанием составить бы хорошую культурную историю Индии, — вот это было бы дело, на которое не жаль положить целой жизни! А то что мы делаем? Только небо коптим! Так-то, коллега… Да вы что так задумались? Чай-поди ничего не слыхали, о чем я говорил?

В самом деле, со времени приключений в храме Парвати, Андрей Иванович стал сильно задумываться. Часто по целым часам сидел он, устремив глаза на одну точку, погруженный почти в полудремотное состояние. В голове его проходили воспоминания о приключениях на острове Опасном, припоминалась во всех подробностях ночь, проведенная у гробницы жреца, среди обломков его статуи, в нескольких шагах от таинственного изваяния (изваяния-ли?) божественной девы, образ которой повторялся столько раз в виде статуй и барельефов в Лесном и Нагорном храмах острова. Затем его мысль переходила к странным приключениям в Порт-Саиде и потом в храме Парвати. Но всего более она останавливалась, минуя чудеса махатмы Нариндры, на таинственных, непонятных предсказаниях "сумасшедшей баядерки", девадаси Рамисвати. К сожалению, из всех ее речей в его памяти осталось только странное ощущение, испытанное им в то время, когда горячая рука девадаси лежала на его руке, и ее жгучие глаза, казалось, глядели ему прямо в душу. Впрочем, он помнил что Рамисвати так живо описала местность острова Опасного, как будто сама жила там когда-нибудь, и при этом даже назвала имя таинственной девы, составлявшей святыню Нагорного храма, но ни этого имени, ни дальнейших ее предсказаний он не мог припомнить, как ни старался об этом.

— Я спрашиваю: о чем вы задумались? — повторил Авдей Макарович, когда Грачев, точно пробужденный от глубокого сна, поднял на него глаза.

— Отгадайте!

— Davis sum, non Oedipus.[48] Кто вас знает, коллега, о чем вы можете думать! Я вот думаю об этой стране, по которой мы мчимся почти с быстротою ветра, и мне все кажется, что я вижу здесь давным-давно забытую родину… Право, батенька, кроме шуток, я испытываю ощущение человека, которого в детстве украли цыгане, и который потом, в зрелом возрасте, случайно попал в родной город и встречает на каждом шагу давно знакомые и родные лица, воспоминания детства внезапно встают перед ним, ему кажется, что все это когда-то он видел, но где и когда? — вот вопросы, которых разрешить он не в состоянии. На самом деле, посмотрите кругом: видите эти островерхие терема, эти широкие купола, высокие колокольни? Чем это не Москва, спрашиваю я вас? Иной раз, приближаясь к какому-нибудь городу, я нарочно закрываю глаза и потом, когда поезд примчится в самый город, я вдруг открываю их, и мне кажется тогда, что я внезапно очутился на площади, близ московского кремля, или в другом старинном русском городе, вроде Тулы или Ярославля, о которых говорили прежде: "наш городок — Москвы уголок".

Авдей Макарович остановился, взглянул на Грачева и, заметив, что тот тоже смотрит на него и, по-видимому, слушает, продолжал свою лекцию.

— Затем, вслушайтесь только, батенька, в названия урочищ, городов, рек, гор, ручьев, и вы услышите знакомые, родственные звуки. Вот, например, Наскатпур, город отрезанных носов: нас — нос, кат — палач, пур, может быть, прототип слов burg, mur, tur… Вот видите эти темно-синие полосы на склонах гор? Это леса гималайских кедров. А знаете, как они здесь называются? Дивадари — дар дива, т. е. дар Божий. Вот эта пограничная земля, окраина, называется Канти: кажется, комментарии здесь излишни, так как мы оба уроженцы страны, где выпушки и канты играют довольно-таки важную роль… Затем, вы помните, как зовут здесь баядерок? Вы знаете, что их два класса. К первому принадлежат баядерки из высших каст, жрицы храмов, где они и живут постоянно поблизости от богов, которым посвящены. Поэтому их зовут девадаси — данные, отданные диву, т. е. посвященные Богу. Корни этого слова сразу понятны русскому уху: диво и дать. Название другого класса баядерок еще понятнее: их зовут просто — наши! Этого нечего уж и объяснять: те — божьи, а эти — наши. Они не живут в храмах, а только участвуют в религиозных церемониях, они поют и пляшут для толпы богомольцев, для нас, они всем доступны и поэтому они наши.