Николай Соколов - Ариасвати

Когда Грачев, растолкав толпу, взбежал на крыльцо храма, она вышла к нему навстречу, слегка нагнула его голову и стала дуть ему в лоб и волоса. Потом она положила свои почти детские руки к нему на плечи, уперла в его глаза свой горящий неподвижный взор и произнесла медленно, ломанным английским языком:

— Забудь все, что я тебе говорила. Судьба должна совершиться.

— Зачем же в таком случае ты говорила?

— Это не я говорила. Кто-то другой говорил моими устами. Если бы я даже не хотела говорить, я все равно должна была бы повиноваться. Но ты забудь, что я говорила.

— К чему это? Разве не все равно забуду ли я или не забуду твои слова: ведь судьба совершится во всяком случае?

— Не знаю. Так нужно.

— Послушай, ты упоминала тогда одно женское имя, повтори его мне теперь. Я никак не могу его вспомнить.

Девадаси опустила глаза, сняла руки с его плеч и тихо прошептала:

— Я его забыла и ты должен забыть его.

— Я тебе не верю. Ты просто не хочешь исполнить моей просьбы.

— Не обижай меня. Я действительно забыла. Я никогда не лгу. Притом… мне так жаль тебя.

— И мне тебя жаль.

Андрей Иванович ласково взял обе ее крошечные ручки и тихонько сжал в своих ладонях. Она снова подняла на него свои огромные глаза. Теперь в них уже не было ничего сумасшедшего: они смотрели кротко и грустно.

— Это правда? Ты действительно меня жалеешь? — спросила она как-то нерешительно.

— Да. Я сам не знаю почему, но когда смотрю на тебя, мне становится так грустно… Просто сердце сжимается, точно у меня отнимают что-то дорогое, любимое.

— Я верю этому. Это правда. Это так должно быть.

Девадаси снова опустила глаза в землю и задумалась.

Андрею Ивановичу казалось, что она к чему-то прислушивалась. Так прошло несколько минут. Затем она снова подняла глаза на Грачева.

— Хочешь, чтобы я пришла к тебе? — спросила она неожиданно.

Андрей Иванович сначала растерялся и затруднился ответом.

— К чему? — ответил он вопросом после минутного молчания.

— Как хочешь. Я бы пришла. Скажи, где ты живешь.

Грачев назвал бунгало Рами-Сагиба.

— Жди меня завтра вечером, — сказала она. — Как только солнце погрузит свой огненный шар в прохладные волны океана, я буду близ тебя. Прощай.

— Нет, Рамисвати, — остановил ее Андрей Иванович, — я хочу сохранить о тебе светлую память. Не приходи ко мне. Притом завтра я, вероятно, уже уеду. Мне жаль тебя, но нам лучше не видаться.

Рамисвати закрыла лицо покрывалом и отвернулась.

— Ты прав, — печально сказала она через несколько времени, — нам лучше не видаться. Ты не изменился за все это долгое время. Ты по-прежнему отталкиваешь родную душу и рвешься к чужой, как мотылек к свету. Пройдут еще такие же долгие годы прежде, чем душа снова встретит и узнает свою утраченную половину и тогда…

— Что тогда? — спросил Андрей Иванович, снова ласково сжимая между ладоней горячие руки девушки и с состраданием вслушиваясь в бред сумасшедшей девадаси.

— Тогда… тогда… Нет! Уходи! Оставь меня: дух близко. Я не хочу, чтобы ты видел меня в этом состоянии… Вот идет мой мучитель, — кивнула она на поднимающегося по ступеням Ковинду-Суами.

Она высвободила свои руки и, кивнув еще раз головкой, скрылась в дверях храма. Ковинда-Суами последовал за ней.

Между тем приключение с тигром произвело на площади большую сенсацию, которая еще усилилась, когда из леса появился Рами-Сагиб в сопровождении носильщиков, торжественно тащивших шкуру убитого тигра. За ними следовала большая толпа народа, отчаянно жестикулировавшая и беспрестанно повторявшая: Гуру-гуру! Махатма! Нариндра! — При тщательном осмотре великолепная шкура тигра оказалась совершенно целой: нигде ни малейшей ранки, ни одного ничтожного укола!

Нариндра, которому поднесена была эта шкура, поблагодарил за честь, но взять ее для собственного употребления отказался.

— Факиру, который уже тридцать лет не знает другого ложа, кроме голой земли и каменного пола, — сказал Нариндра, — поздно приучать свое тело к ненужной роскоши. Он не хочет быть богаче только что убитого тигра: для него вполне достаточно его собственной шкуры.

Нариндра пожертвовал тигровую шкуру в храм и она тотчас же была разостлана у подножия статуи богини Парвати, и долго еще потом напоминала богомольцам, посещавшим храм, о чуде, совершенном великим махатмою Нариндрой.

ХХІV. Пропавшее письмо

Поздно вечером Рами-Сагиб в сопровождении своих европейских гостей воротился в Рамуни. Дайянанда остался в храме Парвати, в гостях у Анандрайи. На прощанье оба брамина подарили Авдею Макаровичу какую-то огромную древнюю поэму, написанную на листьях зонтичной пальмы, и этот подарок привел профессора в такой восторг, что он в продолжение всей дороги не отставал ни на шаг от рослого сингалезца, несшего на голове ящик с драгоценной рукописью, и все твердил, какой фурор произведет он в Европе, воротившись с таким манускриптом, подобного которому не имеется ни в одной из университетских и даже академических библиотек. Тогда Петербургский университет, куда он передаст свою драгоценную рукопись, может смело гордиться перед всеми учеными учреждениями целого света. Андрей Иванович, погруженный в собственные размышлении, молча выслушивал восторженные излияния ученого товарища и только перед самым приездом в Рамуни напомнил Авдею Макаровичу о 318 алюминиевых таблицах, долженствующих поступить в библиотеку Российской Академии Наук. Это напоминание имело действие ушата холодной воды, вылитого на голову увлекающегося профессора, и хотя он от времени до времени бормотал себе под нос "однако" и "но все же", но было очевидно, что восторг его уже значительно охладел.

В бунгало Рами-Сагиба, слуга растерянно доложил своему господину, что "инглизи-сагиб" приехал перед вечером и, узнав, что господина нет дома, расположился ждать его возвращения, а в ожидании приказал подать себе две бутылки рому.

— И вот заключил он в недоумении, разводя руками и выворачивая белки глаз, — одна бутылка уже пустая, а другая приближается к концу.

Завидя входящего Рами-Сагиба и его европейских гостей, незнакомец грузно поднялся из-за стола и отрекомендовался — не столько Рами-Сагибу, сколько его гостям.

— Эдвард Смит, эсквайр из Манчестера, — проговорил он хриплым басом, по очереди переводя свои синие очки от Авдея Макаровича к Андрею Ивановичу. — Надоело шататься по Европе. Приехал в Индию. Говорят, чудеса. Посмотрю. Вероятно, джентльменам тоже наскучила Европа? Большая гостиница, сэр, не больше. Все заранее известно. Скучно. Жалею, что не приехал раньше: принял бы участие в вашей поездке. Любопытно, что это за demon-temple. Не видал ни разу. Говорят, молятся на обезьян и прикладываются к их хвостам. Смешной народ, сэр, совсем дикий народ. Завтра думаю съездить. Как вы полагаете, стоит?