Дмитрий Янковский - Третья раса

Сердце сбавляло ритм – ему трудно было проталкивать кровь в сжатые поверхностные ткани, в ушах начало тонко и противно свистеть, так что я не с первого раза расслышал команду Долговязого.

– Ты уснул, что ли, Копуха? – снова обратился он ко мне.

– Нет. Сердце работает плохо. А на английскую речь я и в нормальном состоянии реагирую с опозданием.

– Это ты брось. Ладно, зажигай фальшфейер. Темновато уже.

Глянув на светящееся табло компьютера в отвороте перчатки, я невольно сглотнул – глубина оказалась почти триста метров, а это совсем не шутки. Вместо привычного дневного света сюда проникал лишь красноватый отсвет – другие лучи спектра не могли пробиться сквозь трехсотметровую толщу воды. Зрелище было пугающее и одновременно величественное – мир неподвижности и тишины, погруженный в вековой красноватый сумрак. Долговязый и Молчунья, облаченные в голубую силиконовую пленку, выглядели темно-коричневыми силуэтами с горбами притороченных наспинных каркасов.

Я опустил взгляд, и у меня мурашки пробежали по коже – внизу разверзлась черная бездна. На дне океана, уверяю, не так жутко, как в подвешенном на полукилометровой высоте состоянии. В черной, как базальт, глубине время от времени вспыхивали голубые искры светящихся рачков. Они были похожи на звезды, рождающиеся и умирающие в бездонном мраке Вселенной, и у меня голова закружилась от мгновенной потери ориентации. Сняв с каркаса фальшфейер, я повернул пусковое кольцо и сощурился от вспыхнувшего пламени. Почему-то на ярком свету тяжесть давления стала еще более ощутимой, но хоть ушло ощущение непрерывного падения в никуда. Уже лучше.

Пламя фальшфейера оставляло шлейф из пузырьков газа, похожий на мохнатый хвост яркой кометы. Светлее от огня стало только в радиусе нескольких метров, а дальше, наоборот, все погрузилось в полную тьму. Но от этого коллапса пространства было легче – не так ощущалась чудовищная необъятность океанской стихии. Иногда на свет выныривала из темноты какая-нибудь подслеповатая рыба, ошалевшая от невиданного чуда, но здешние хищники, несмотря на жуткий вид, были мелкими и опасности не представляли.

– Что это за город там впереди? – внезапно спросила Молчунья, здорово меня напугав.

Конечно, никакого города поблизости и в помине не было. Со мной при первом погружении на километр тоже случались зрительные галлюцинации, но носили они ярко выраженный эротический характер. А Молчунье, надо же, город пригрезился.

– Подвигайся чуть активнее, – отозвался Долговязый. – Это сказывается недостаток кислорода в поверхностных тканях. Разгони кровь, заставь сердце работать.

– Что-то не вижу я ничего, – снова включился синтезатор Молчуньи. – И кажется, задыхаюсь.

– Двигайся, говорю! Это возросло парциальное давление кислорода. Молоти ногами по воде.

Молчунья выполнила движение, но очень уж вяло.

– Это опасно? – спросил я.

– Барракуда тебя забери, Копуха! – ответил отставник. – При таком погружении все опасно. Растолкай ее, заставь шевелиться!

Я подплыл к Молчунье, взял за руку и потеребил. Она повернула ко мне лицо, обтянутое пленкой, но не уверен, что увидела меня. Двигалась она из рук вон плохо. Тут же рядом оказался Долговязый и бесцеремонно положил Молчунье руку на грудь. Она вяло отмахнулась, но он снова повторил, и ей снова пришлось отмахнуться, уже активнее.

– Если не будешь двигаться, ухвачу за более интимное место, – пообещал отставник.

На удивление, это подействовало. Видимо, рефлексы защиты от сексуального посягательства в человеке куда сильнее, чем я предполагал. Иногда, надо же, могут выручить в опасной ситуации.

– Отстань, – произнес синтезатор Молчуньи.

– А ты работай ногами.

Глухонемая сначала вяло, но затем все бодрее и бодрее заработала ногами и начала загребать руками.

– Ну как ты? – спросил я.

– Полегче. Но методы у вас с Долговязым те еще.

Через минуту к ней полностью вернулось зрение и нормальная моторика, после чего мы продолжили погружение. На отметке в шестьсот метров отставник вышел на связь с Майком и запросил данные сонара. Оказалось, «Валерка» почти точно под нами, сего в двухстах метрах к западу. Долговязый показал нам рукой направление и первым двинулся вниз по крутой траектории.

Меня начало тошнить от давления, время от времени то руку, то ногу сводило судорогой, но таких тяжелых симптомов, как у Молчуньи, не было. Все же я не такой новичок, как она, в погружениях. И на четыре километра в жидкостном скафандре опускался. Мало кто бывал глубже без бронированных батипланов.

Следующий фальшфейер зажгла Молчунья, потом Долговязый, потом снова я. Сгорали они быстро, а свет давали в сравнении со «светлячками» скудный. На душе от этого бессильного пламени становилось уныло. Я удивился, как это древние охотники умудрялись сражаться в столь невыносимых условиях. Не охота, а какая-то жуткая средневековая мистерия с факелами и глюками. Но скорее всего именно благодаря трудностям, с которыми охотникам приходилось сталкиваться в глубине, эта профессия снискала себе славу и уважение. Ведь полезных умений на земле множество, но такого ореола опасности ни у одной работы больше нет. Выходит, люди к опасности для жизни относятся с большим трепетом, чем к любой пользе. Хорошо это, плохо ли, я не знал, но меня грело, что я служил в охотниках и погружался на дно океана. Было чем гордиться, чего уж тут говорить. Но только сейчас, ощутив на собственной шкуре, как уходили в глубину первые представители нашей профессии, я понял, чего именно стоила темно-синяя форма. Она не мои личные заслуги подчеркивала, а все сделанное охотниками до меня. Также наверняка и будущие поколения океанских тружеников и воинов будут восхищаться нами, сегодняшними. Неужели, будут они говорить, люди когда-то ныряли в допотопных «ГАДЖ-27»? А я ходил в таком аппарате и даже дрался с торпедой. Наверняка в будущем мы будем вызывать не меньшее почтение, чем сейчас у нас вызывают первые охотники.

На глубине восемьсот метров Долговязый подпалил два фальшфейера и швырнул их на дно. Они медленно поплыли вниз, кувыркаясь и оставляя шлейфы из пузырьков. В темноту шарахнулись змеистые тени перепуганных обитателей глубины, а мы продолжали погружаться. Организм постепенно приспособился, и кроме тошноты теперь меня угнетал только безумный натиск километровой толщи воды. От него ныли кости, двоилось в глазах, а кожа превратилась в один сплошной пролежень. И надо было постоянно двигаться, чтобы разгонять кровь. А двигаться не хотелось – тяжело было двигаться. Искорки фальшфейеров становились все тусклее и наконец скрылись.