Э. Грант - «Если», 2004 № 03

Второе удалось довольно легко: потрясатель основ узнал, что все еще находится там, где подготовил идеальный прикол. Первое не получилось вовсе. Его былой власти над временем словно не существовало.

Слегка озадаченный, любитель приколов попытался хотя бы определить временные границы, в которых он оказался. Наконец одна из бесчисленных попыток завершилась успехом.

Границы оказались смехотворно малы. Промежуток равнялся получасу, не более. Раз за разом проживая эти полчаса, он по крайней мере умудрялся сохранять свою память. Что уже немало.

Вдохновленный этой мыслью, Трабас попытался разорвать пленивший его круг, но потерпел полное фиаско. Наконец-то он понял причину. Проклятые мыслящие с планеты поймали его в созданную им же петлю времени!

Получалось, он никогда не сможет выбраться из ловушки, поскольку ее сила равнялась его собственной. А кому и когда удавалось перебороть свою копию?

Оставалось надеяться только на помощь извне.

В том, что она придет, сомнений не было. Кто-нибудь рано или поздно его обнаружит. Рано или поздно происходит все.

Осознав это, Трабас несколько успокоился и, решив, что нет никакого смысла предаваться отчаянию, попытался найти в своем положении нечто позитивное. И достаточно быстро нашел.

Прежде всего он сообразил, что его идеальный прикол все же действует. Так оно и было. Причем то, что он сам находился в центре этого прикола, не имело большого значения.

Приободрившись этой мыслью, Трабас подумал, что уж теперь-то он имеет полное право называться идеальным. Он даже вернулся было к созерцанию рыбок-пустынниц, но скоро опять о них забыл, поскольку нашел для себя занятие, сулившее развлечение надолго. Он стал придумывать все новые и новые приколы, мысленно моделировать ситуации, в которых их можно было бы претворить в жизнь. Тема для раздумий оказалась неисчерпаемой.

Итак, жизнь Вселенной шла своим чередом. В одном из укромных ее уголков, о чем никто не подозревал, находился идеальный прикол, в центре которого бесконечно перемещался в пределах получаса Идеальный Трабас — потрясатель основ. Он любовался радужными рыбками, ждал того, кто его освободит, и копил запас новых приколов.

Самой заветной мечтой рыбок-пустынниц было обзавестись постоянным зрителем. Они мечтали об этом целую вечность. Теперь такой зритель появился.

Рыбки приложили немалые усилия для того, чтобы заставить его наблюдать за их танцем вечно. То, что сами они теперь вынуждены танцевать целую вечность, рыбок не смущало. Главное — у них был зритель, а значит, существование обрело смысл.

Рыбки были счастливы. □

Владислав Гончаров

ВОЛШЕБНИКИ В ЗВЕЗДОЛЕТАХ

Термин science fantasy довольно активно используется критиками — при том, что никаких серьезных исследований этого пограничного жанра не существует ни у нас, ни, как выясняется, на Западе. Причисление того или иного произведения к «научной фэнтези», или «технофэнтези», происходит чаще всего интуитивно. В проблеме попытался разобраться петербургский критик.

Понятие science fantasy появилось в русском языке лет десять — пятнадцать назад, когда сам жанр фэнтези еще оставался экзотикой для нашего читателя. Тогда мало кто понимал, что значит это воистину парадоксальное словосочетание, но звучало оно солидно. Одни знатоки записывали в science fantasy произведения Толкина, другие твердили про «Эмберский цикл» Желязны, третьи поминали какую-то «техномагию», однако внятного определения никто дать не мог.

Прошли годы, жанр фэнтези прочно обосновался в российской фантастике, однако понятие «научной фэнтези» так и осталось нерасшифрованным. Более того, выяснилось, что и на Западе этот термин не имеет устоявшегося наполнения. Впервые он был введен в 1950-х годах канадской писательницей, редактором и литературным критиком Джудит Меррил для обозначения той части фэнтези, которая отталкивается от естественнонаучной картины мира. А в 1960-х годах оказалось, что это словосочетание лучше всего подходит для определения жанровой принадлежности произведений так называемой «новой волны», авторы которых легко (хотя зачастую и механически) сочетали традиционные элементы и приемы как фэнтези, так и «твердой» НФ.

Уже в 1986 году критик Гэри Вулф, пытаясь унифицировать применяемую в фантастиковедении терминологию, определил science fantasy как особый поджанр, использующий приемы фэнтези, иной прозы в общем научно-фантастическом контексте. При этом мир, в котором происходит действие, всецело подчиняется законам естественных наук, но расположен в ином времени, на другой планете или в параллельном измерении. Американский исследователь и знаток фантастики Джон Клют в своей «Энциклопедии фэнтези» (1997) пошел еще дальше, связав science fantasy с наличием естественнонаучных описаний истории и географии фантастического мира или рациональных объяснений его магических проявлений.

Но в таком случае к science fantasy легко могли быть причислены практически все произведения о фэнтезийных мирах, имеющих более-менее детально разработанную историю или географию, или, проще говоря, «романы с картами». Понимая это, Клют и сам признавал, что его определение поджанра оказалось чересчур расширенным, позволяющим включать в себя не только творчество Майкла Муркока, Джека Вэнса, Пола Андерсона, Мэрион Брэдли или Андрэ Нортон, но и большинство произведений традиционной героической фэнтези — начиная с одного из ее отцов-основателей Роберта Говарда (цикл повестей о Конане-варваре). Отдельной разновидностью пограничного жанра Клют числил «фантастику посткатастрофы», обозначаемую им как субжанр «Умирающая Земля» — по имени цикла рассказов Джека Вэнса, появившегося еще в 1950 году. Это направление описывает мир, давным-давно переживший глобальную катастрофу, где остатки древних, забытых наук стали неотличимы от магии.

Между тем еще Артур Кларк заметил, что любая достаточно развитая технология, с точки зрения стороннего наблюдателя, в итоге будет выглядеть подобием магии. Туземцы Африки или Америки считали колдовством огнестрельное оружие европейцев, но и нами, читателями фантастики, любая технология будущих веков может быть воспринята как магическое действо. Другое дело, что в НФ-произведении любое чудо само собой воспринимается как имеющее научную основу. Но в таком случае принадлежность произведения к фэнтези или НФ будет определяться по чисто формальным критериям — «мечи и колдуны» либо «бластеры и звездолеты».