Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

Об этом же заявил во Флоренции итальянский историк Д. Сусмель.

Ссылаясь на сведения, полученные от бывшего агента германской секретной службы Хосе Антонио Ибарни, Сусмель сообщил, что Борман сумел добраться до Испании, а оттуда, прихватив приличную сумму из фонда партии, отбыл в Аргентину на испанской подводной лодке. Господин Перес де Молино в Аргентине, Мануэль Кастанеда и Хуан Рильо в Чили, Альберто Риверс и Освальдо Сегаде в Бразилии, – по сведениям Сусмеля, под этими именами скрывался один человек – Борман.

В центре кельнского проспекта Ганза-ринг, вспомнил я, стояла статуя, воздвигнутая в память немцев, расстрелянных нацистами в последние дни рейха. В ночь на 25 декабря 1959 года этот памятник был осквернен. В ту ночь на зданиях десятков городов Западной Германии от Гамбурга до Мюнхена невидимые руки начертали знак свастики. Нацистская волна прокатилась по Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Норвегии, Швеции, Финляндии, Испании, Австрии. Стоило раздаться сигналу из Кельна, как он был подхвачен во многих странах, в том числе латиноамериканских.

Впрочем, что удивительного? Разве не звучит как заповедь одна из директив бывшего руководителя заграничных организаций НСДАП обергруппенфюрера СС Эрнста Вильгельма Боле, направленная его ландесгруппенлейтерам: «Мы, национал-социалисты, считаем немцев, живущих за границей, не случайными немцами, а немцами по божественному закону. Подобно тому, как наши товарищи из рейха призваны участвовать в деле, руководимом Гитлером, точно так же партайгеноссе, находящиеся за границей, должны участвовать в этом деле».

Да, я знал, что в нашу страну стеклись сотни недобитых деятелей Третьего рейха.

Знал, что в 1959 году в Бразилии был задержан Герберт Цукурс, заливший кровью Латвию. Знал, что в Сан-Пауло полиция наткнулась на Венделя – руководителя гитлеровских передач на Бразилию во время войны и там же арестовала Максимилиана Шмидта, долгие годы работавшего на Геббельса…

Законсервированный фашизм. Фашизм, притаившийся до лучших времен.

Я считал, что если кто и слушает в наши дни без усмешки «Баденвейлерский марш», исполнявшийся когда-то только в присутствии Гитлера, то это, несомненно, выжившие из ума чудаки или попросту идиоты. «Британский союз» Освальда Мосли, «Движение гражданского единства» Тириара и Тейхмана походили в моем понятии просто на нелепую игру. На опасную и все же игру. Я – научный обозреватель «Газетт» растолковывал читателям, чем грозит Земле тепловая смерть, как ведется борьба с пустынями, одиноки ли мы во Вселенной, и вдруг…

Свастика буквально раздавила меня.

С тяжелым чувством я подступил к портретам.

Все они были выполнены превосходно. Выяснить имя художника – это уже само по себе сенсация. Внимательно всматриваясь в манеру письма, в технику исполнения, я все более и более убеждался, что это не просто портреты отдельных лиц. Это был, если так можно сказать, портрет идеи, выражение того, что каждый из написанных на полотнах внес в какое-то общее дело…

Я повернулся к стене, которую занимала карта полушарий, и наугад ткнул пальцем в одну из клавиш расположенного под нею пульта. Карта мгновенно ожила. Разноцветные линии, извиваясь, наползали друг на друга, гасли, вспыхивали вновь. Особенно четко игра этих линий прослеживалась в Европе.

Я ткнул в следующую клавишу. Не знаю, чего ожидал. Может, опять непонятной игры света. И не ошибся. В самых разных местах карты начали возникать бледные пятна. Без видимого порядка они накладывались на Францию, на Центральную Азию, на Австралию, захватили Индию, часть России, Китай. Они пятнали карту как солнечные зайцы, пока некоторые районы не высветились полностью.

Одновременно вспыхивали и исчезали на боковом табло цифры.

Первые такие вспышки пришлись на 1966 год. Их было совсем немного. Следующая серия пришлась на 1979. А затем вспышки пошли более плотными поясами, на 2018 год, например, нетронутой осталась лишь Антарктида да некоторые районы Бразилии и Аргентины…

Что-то промелькнуло в памяти.

Я попытался припомнить – что?..

И вспомнил: да, выжженная сельва…

«Вот где они могли сгореть…» – сказал Отто Верфель, явно приняв меня за одного из ребят в шелковых куртках, когда, раздвинув ветки, указал на пальмы, иссушенные неземным жаром. Я видел в свое время снимки вьетнамских территорий, обработанных дефолиантами, полностью стерилизующими землю. Снимки, на которых после американской «обработки» распростерлись тихие мертвые леса, лишенные зелени, птиц, насекомых, но вид насквозь выжженной сельвы не шел с ними ни в какое сравнение. Мысленно я перелистал подшивки «Газетт», и профессиональная память услужливо подсказала мне случаи внезапных неожиданно сильных засух во Франции, Австрии, России. Снова включив табло, я убедился, что даты эти действительно присутствуют в странном указателе обсерватории, и это открытие испугало меня больше, чем любое другое.

«Не торопись, – сказал я себе. – Когда чего-то не понимаешь, не надо спешить. Может быть, дежурный поможет?»

И, поворачиваясь, увидел еще один портрет.

Вот этого человека я знал совершенно точно. Да что я… Многие знали удлиненное лицо этого человека с мясистым носом, благородную лысину. В свое время человек этот был чрезвычайно широко известен. Лоб опереточного героя. Умные, цепкие глаза.

Я подергал дверь.

Она не открылась.

Вспомнив профессиональный жест лифтеров, я сунул руку в отверстие против замка и потянул на себя ролик. И вот когда дверь наконец открылась, я опять поразился глубине шахты. Здание действительно было огромным. Я разглядывал стоявший далеко внизу лифт и вдруг услышал голоса. Они доносились сверху. Вцепившись в решетку, я осторожно вскарабкался на следующий этаж. Когда голоса смолкли, я раскрыл дверь и скользнул в неширокий коридор, выведший меня на галерею, огражденную барьером из полупрозрачного пластика. А за барьером я увидел людей.

Мусорная корзина

Наверное, зал служил чем-то вроде вечернего клуба.

Несколько человек сидели за стойкой, заставленной бутылками и стаканами.

Я видел только спины. На всех легкие рубашки, рукава закатаны. Вентиляторы бесшумно крутились под потолком, рассеивая синеватый дым сигар. Кажется, собравшиеся обсуждали какую-то биологическую теорию, явно связанную с человеком. Горячась, один из спорящих – длинноволосый, энергичный – говорил о том, что в природном механизме человека эволюцией явно допущен некий конструкторский просчет, которому люди, собственно, и обязаны параноидными тенденциями.