Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

Когда впереди мелькали огоньки, я сворачивал в ближайшую протоку и приглушал мотор. Звезды раскачивались, ломались в нежных волнах. Я плыл прямо по звездам. Время от времени я посматривал на часы. Не знаю, чего ждал, представления не имею. Но знал – что-то должно случиться.

Четыре минуты… Три… Две…

Ушел ли я уже из опасной зоны?

Я взглянул на пальцы и вздрогнул. Ногти снова светились.

И пуговицы куртки тоже светились. Я был весь охвачен мертвым нежным сиянием, по листве и лианам расплывались красные, голубые, желтые радуги. Переливались, цвели, переходя из одной в другую, трепеща, как крылья исполинских бабочек. Капля бензина за бортом окрасилась в пронзительный фиолетовый тон. Нервная, убыстряющаяся пульсация свечения была мертва и категорична. Течение отнесло катер в заводь, листва над которой расходилась. И в той стороне, где, по моим предположениям, должна была оставаться обсерватория «Сумерки», я увидел рассвет.

Нет, это был не рассвет. Это было зарево.

Столбы странного света вставали над сельвой.

Казалось, гигантский, охваченный огнем корабль удаляется от меня.

Я подумал: вот она, смерть змеи-боиуны. Смерть страшной змеи, умеющей менять обличья. В сравнении с этим заревом то, что делалось вокруг, выглядело просто детским фейерверком, но я чувствовал, что пора уходить. И все-таки не включал мотор. Ждал. Продолжал смотреть в глубину сияющих сполохов, замораживающих, отчаянно холодных и тем не менее все сжигающих под собой.

Сияние над обсерваторией поднялось еще выше.

Светилась атмосферная пыль. Слабые отблески достигали протоки и ломались на волне кривыми желтыми пятнами. Этот мир, вдруг подумал я, может не дождаться меня. Этот мир, в котором я всегда дома, с его камнями, травами, птицами, реками и озерами, с дождями и солнечным ветром, этот мир действительно может меня не дождаться. Я представил, как компадре Верфель сидит на пороге музея перед свастикой и мертво улыбается, показывая светящуюся нитку зубов, и мне стало страшно. Я задрожал, как от озноба, хотя сельву обнимал влажный жар.

Мотор затрещал, но шума я уже не боялся.

Я плыл в бесконечных отблесках, ориентируясь по светящимся островкам, а перед глазами стояла одна и та же картина – убитые излучением, падают на землю листья, мертвые костлявые стволы торчат в небо, открыв наконец массивы мертвых тяжелых зданий обсерватории.

Я торопился. Пистолет лежал на сиденье.

В редкие просветы листвы пробивался свет звезд.

Сияние над обсерваторией не меркло, напротив, оно все более разрасталось, захватывало весь горизонт. А может, мне так казалось. Не знаю. Я плыл теперь в море огня. Все светилось, не отбрасывая теней. Только благодаря этому я догадывался, что на обсерватории «Сумерки» гибнет только живое. Если Верфель правильно запустил ракеты, если он пробил атмосферу там, где рассчитывал, так и должно быть…

Я спешил. Оборачивался.

Выжимал все из рыдающего мотора.

И ногти уже перестали светиться, и рассвет уже начал просачиваться сквозь душные космы сельвы, а река продолжала один за другим открывать мне свои бесчисленные повороты…