Евгений Прошкин - Слой

Вторая комната находилась в самом конце, после туалета и ванной. Людмила по-турецки сидела на вытертом коврике. Сначала Косте показалось, что она медитирует, но потом он заметил у нее в ногах какую-то книгу.

— Почему не со всеми? Почему телевизор не смотришь?

— Футбол. Занятие для плебеев, — сказала она, не отрываясь от чтения.

— Гм, гм... — Константин не сразу нашелся что ответить. — Для плебеев?.. Конечно, ты-то среди нас голубая кровь.

Он плотно прикрыл дверь и продолжил:

— Голубая кровь, да. Родственников имеешь знатных.

Людмила медленно подняла глаза и тихо проговорила:

— Ты понимаешь, что я могу тебя убить? Одним ударом.

— Понимаю. Поэтому захватил вот это. — Константин вытряхнул из рукава нож и виртуозно крутанул его между пальцев.

— Ты, наверное, в цирке работал. Наверное, клоуном. Я твое перо голыми руками сломаю.

— Наверное. Если дотянешься.

— Но сначала вырву тебе язык.

— Как скажешь, — пожал он плечами и мгновенно перекинул нож в другую руку. — А я твой язык не трону. Чем ты тогда говорить будешь? Про дядю своего. И еще про тетрадь.

— Ха, тетрадь, — презрительно скривилась Людмила.

— Больше ее взять было некому. Петр сразу не догадался, потому что у него на тебя перманентная эрекция. А у меня — нету. Зато я был на выставке «Инквизиция сквозь столетия». Я видел картины про то, как снимают кожу. Думаю, у меня получится.

— Ну, попробуй, орел.

Дверь неожиданно открылась, и в комнату влетел Зайнуллин.

— Я не помешал? О чем воркуем? Людмила нахмурилась и едва заметно качнула головой.

— О живописи, Ренат, — сказал Костя. — Ты иди. Там твои архаровцы скоро подерутся.

— Н-да? Ну, я пошел, — заговорщически подмигнул тот. — Только без стонов, лады? Бойцы услышат — возбудятся.

— Стонать не будем, — заверила Людмила. Она дождалась, пока Ренат не уберется, и, немного расслабившись, сказала: — Ты сделал неверные выводы.

— Немаляев — твой дядя.

— Я не отказываюсь. Но между нами ничего общего.

— Ой ли? Тетрадь Бориса уже у него?

— В сумочке. Она там с первого дня лежит. Хочешь — бери. Все равно она бесполезна. Борис писал для себя.

— Зашифровано?

— Ты как ребенок. Бери и читай. Там одна вода. Ты ведь надеялся найти инструкцию? «Делай раз, делай два». Нет. Какие-то нравоучения, декларации. И все. Собиралась назад подбросить, да этот переезд...

— А где нашла?

— На полке. Борис ее действительно не прятал. По-моему, он не предполагал, что она кому-то понадобится. — Людмила дотянулась до ремешка и, стащив сумку со стула, положила ее перед Костей. — У меня там еще «ствол», ты будешь нервничать. Сам доставай.

Константин, не сводя с нее глаз, повернул замочек и нащупал пистолет. Выщелкнув обойму, он положил ее в карман и достал потрепанную, с закрученными углами тетрадь.

«Смерти нет. Умирая, человек всего лишь теряет одну из бесчисленных теней. Человек жив, пока себя осознает. Прекратить это невозможно, так же как невозможно постичь бесконечность отражений. Если бы мы научились видеть свои тени, разбросанные в...»

— Здесь все в таком духе? — с отвращением спросил Костя и перевернул пару листов.

«Оплакивание мертвых — самая глупая из традиций. Широта ее распространения наводит на мысль об умышленном искажении действительности. Смерть физического тела является не чем иным, как частичным освобождением от...»

«Ну вот, освобождение, — подумал Костя. — Чего же он тогда обижался? Не в том лесу закопали?»

— Это фуфло, — заявил он. — Ты сама написала.

— Сравни почерк, — равнодушно отозвалась Людмила.

— Ты племянница Немаляева. Все, что ты говоришь, для меня — ветер. Людмила, неужели ты не боишься? Среди злых мужиков... А Настя? Вы с ней заодно?

— Мы вместе. Но к дядюшке никакого отношения не имеем. На Родине я с ним не общалась, в этом слое тоже. Почти.

— А на моей Родине ты ему как дочь.

— Я отвечаю только за свою. Это... семейное. Он отлучен от клана.

— Почему я не перережу тебе горло? — сокрушенно пробормотал Костя.

— Потому, что я тебе нужна. Сегодня я собиралась уйти. Но решила остаться. Дядюшка погиб, да? Сюда он перекинулся из твоего слоя. Ты будешь искать с ним встречи, но без меня он тебя примет... по-другому.

— Что ты мелешь?

— Я слышала, как ты бредил.

— С Немаляевым я общаться не планирую, — отрезал Константин.

— Придется. Твоего сотника замкнуло, и ты это видишь. И я вижу. Ты пойдешь к дяде Саше. Больше тебе деваться некуда. И я пойду. Раз дядюшка ищет тетрадь Бориса, значит, движется в том же направлении, что и мы. Или желает двигаться.

— "Мы"?

— Наш опыт для него будет сто крат полезней, чем эта ахинея.

— Немаляев — враг.

— Твой враг — это режим, построенный Нуркиным. А дядюшка... он не такой.

— Понятно. Ты с ним поссорилась и, чтобы реабилитироваться, хочешь вернуться с трофеем. Тетрадки Бориса тебе показалось маловато, и ты решила перетащить меня.

— Дурак, — грустно сказала Людмила. — В этом слое он убил моего отца. Давно, я была еще ребенком. Поэтому я и уговорила Настю остаться с вами. Но теперь... Ты знаешь, что происходит вокруг. Неделя-две, и все рухнет. Выйди на улицу и посмотри на людей. Они сошли с ума.

— А Немаляев — спаситель. Да?

— Назови другого, я буду рада.

Она легко, без помощи рук поднялась и открыла форточку. Костя невольно залюбовался ее фигурой и почему-то вспомнил себя в больнице. Вспомнил одиночество и безысходность. Здесь Людмила тоже была одна — с Настей из так называемого дружественного клана и чужим дядей Сашей. То, что она говорила, имело смысл, но Константина по-прежнему что-то смущало.

— У меня была тысяча возможностей вас прикончить. Всех. И сейчас тоже. — Она задрала блузку и продемонстрировала дамский пистолет, приклеенный скотчем прямо к телу.

«Она ведь и вправду могла меня убить, — подумал Константин. — И не сделала этого. А я мог бы рассказать сотнику о том, чья она племянница. И промолчал. Видимо, по той же причине».

— Когда ты с ним свяжешься?

— Я пытаюсь. Но вор в законе — не химчистка, в телефонном справочнике его номера нет.

— Он есть у Петра.

— Знаю. Но надо подождать.

— Чего? У моря погоды?

— Не сегодня, — выразительно проговорила Людмила.

— У вас, у женщин, всегда так. В самый неподходящий момент.

Константин вернул ей обойму и вышел из комнаты. Его не покидало ощущение, что он снова кого-то предал. Еще ничего не сказав и не сделав — уже предал. Внутри. Не Петра и не сотню — саму идею. За которую он, собственно, и убивал. Странно, но сожаления он не испытывал.

— Погано у вас тут. Суетно как-то, напряженно. Не люблю я Москву. То ли дело север — чистота, простор! — Кокошин брезгливо отстранил рюмочку и наполнил янтарной жидкостью бокал для лимонада. — И пьете вы как французики. Скурвились совсем.