Юрий Никитин - Имаго

Майданов сказал сердито:

– Не понимаю, о чем вы.

– Понимаете прекрасно, – сказал Немков отечески. – Да только вам страшно. На самом деле в глубине вашей конформистской души вам тоже это не нравится. Вы уже заглотнули воздух свободы, евреям за это особая благодарность, но теперь вам не нравится, что возникают и расширяются новые закрытые для обсуждения зоны. Закрытые даже для упоминания!

Майданов вскинул голову, проговорил свысока:

– Есть вещи, о которых даже говорить непристойно.

Лютовой опустил глаза в чашку. Я чувствовал его неловкость, внезапно возникшую неуверенность. Как если бы он вышел с обнаженным мечом на арену боя, а противник снял доспех и отдал ему свой меч. Хреновое положение, черт бы его побрал. Это Бабурин врезал бы… Нет, даже Бабурин заколебался бы, всем нам подавай хотя бы слабое сопротивление.

Немков все чаще поглядывал на Лютового, заговорил с прежней печалью:

– Стратегическая ошибка была в том, что любую критику действия любого еврея сумели связать с нападками на культуру вообще. На общечеловеческие ценности, на мировые ценности и так далее. Это дало неоспоримые тактические преимущества: можно критиковать кого угодно и как угодно, но никто не осмеливается сказать хоть слово в адрес еврея. Вроде бы здорово, но… раздражение нарастает как раз у шабес-гоев. У мальчиков, которые вынужденно выполняют требования еврейской верхушки, служат им, получают от них деньги и льготы. Что делает русский народ, когда прижат к стене, а умных доводов нет?.. Он хватается за дубину. Но в чем особенность нашего времени?

Он прямо смотрел на Майданова, но чувствовалось, что обращается ко всем. Майданов развел руками:

– Ну, особенностей много…

– Применительно, батенька, применительно!

– Э-э-э… к данному вопросу?

– Именно.

– Не знаю, – ответил Майданов вынужденно. – Честно скажу, вы нас ошарашили. Это ничего, что я говорю за всех?

Лютовой кивнул, я тоже, Шершень встал и гонялся за осой, а Бабурин заявил громко:

– Как дубиной по рогам – хрясь!.. Это уж точно.

Немков кивнул на Лютового:

– Видите нашего уважаемого Алексея Викторовича? Без иронии, уважаемого. Не знаю, как вы лично, но я уважаю. И за его работы, и за гражданскую позицию. Особенность данного периода истории в том, что сейчас берутся за дубину не извозчики, а интеллектуалы! Свобода – это, знаете ли, обоюдоострое оружие. Евреи много сделали для торжества свободы во всех странах, нам свобода нужна была как воздух, но попутно свободу получили и все остальные народы. Но теперь тактическое преимущество, которое получили евреи, связав слова «еврей» и «культура» и заставив остальных принять эту связку, трещит по швам. Сейчас на засилье евреев начинают обращать внимание не простые слесари, те всегда были настроены… ну, знаете как, но и сливки интеллектуального общества туземцев. Более того, самых дальнозорких евреев это тревожит все больше. Я, к счастью, со своими опасениями не одинок. Ведь та еврейская община на Украине, что погналась за тактическими преимуществами… или скажем прямо: деньги ослепили разум, она не только была истреблена под корень, но и подставила под удар все следующие поколения евреев на Украине! Знаете ли, Гоголя из школьных программ вычеркнуть очень непросто. А это у Гоголя наиболее красочно, как за посещение церкви надо отдавать еврею последнюю курицу, последнюю краюху хлеба!.. Не так ли, Алексей Викторович?

Лютовой, к которому Немков обратился так внезапно, опустил чашку, прямо взглянул Немкову в глаза.

– Наш милый Андрей Палиевич, – сказал он ровно, – очень хороший человек… Добрый. Услужливый. Я не хочу сказать «угодливый», это слово на Руси с приходом христианства стало чем-то… хорошим. Но ведь все святые у нас именовались угодниками. Самый большой угодник, мы бы его назвали холуем, – святой Николай. Николай-угодник.

Майданов спросил сердито:

– К чему вы это?

– Николай-угодник сделал все, – ответил Лютовой, – чтобы отвратить меня… да и многих, от православия. Знаете ли, дух угодничества… унижает. В прошлые века был необходим для выживания, но сейчас необходимости нет. Сейчас даже трусы расправляют свои хилые плечики. Спросом пользуются религии, где в цене гордость… Нет-нет, я молчу про ислам, слишком больная тема. Но – язычество? Словом, только сейчас наступает время свобод! Никто не хочет кланяться из-за страха или давления. Не знаю, понимает ли наш дорогой Андрей Палиевич, но именно он и ему подобные толкают евреев к новому холокосту, а Юсу – к уничтожению. Был бы он хитрее или подлее, я бы сказал, что он выполняет некое сверхсекретное задание Антиеврейского Центра по вызыванию ненависти к евреям.

Бабурин не выдержал, захохотал.

– Это Майданов-то? Ну ты даешь!

Немков смотрел грустно, вид у него был потерянный. Я осторожно поставил чашку, стараясь не привлекать его внимания. Немков заметил, повернулся ко мне:

– А вы что молчите, Бравлин?.. Ведь тема остренькая! Наш милый Андрей Палиевич таких тем старается избегать, но вы не из тех, верно? Я читал ваши работы, читал… вы – очень злой человек, Бравлин. И очень далеко заглядывающий. Мне бывает страшно, потому что многие ваши выводы… увы, верные.

Он умолк, все смотрели на меня с ожиданием. Я развел руками:

– Честно, я предпочел бы увильнуть. Просто по привычке. Вы, конечно же, правы. Мы боимся такой темы. Избегаем ее чуть ли не на уровне рефлекса! Но это еще не рефлекс, не рефлекс… Мы все слышали, как шабес-гои часто повторяют придуманный их хозяевами якобы случай из нацистской Германии, мол, старик-интеллигент говорит: когда резали евреев – я молчал и не заступался, когда резали турок – я молчал и не заступался, когда резали армян – я тоже молчал, но когда наконец пришли за мной, то уже некому было за меня заступиться. Мораль – берегите евреев!.. По своей примитивности это похоже на рождественскую сказочку, которые Лев Николаевич Толстой изволил писать для крестьянских детей, то есть тупо, примитивно, рассчитано на понимание даже недоразвитого, от которого русская интеллигенция по уровню интеллекта вообще-то на расстоянии ангстрема.

Лютовой хмыкнул:

– Анекдоты запоминаются лучше мудрых афоризмов! Вон посмотри на Бабурина. Он хранит в своей памяти сотни тысяч анекдотов… Как там, «дней минувших анекдоты от Ромула и до наших дней хранил он в памяти своей»? Так вот Бабурин даст ему сто очков вперед! Верно, Бабурин?

Бабурин приосанился.

– Верно! Прямо ему в очко, га-га-га!.. Сто раз уже слышал. Со всех сторон.

– Эту глупость, – продолжил я, – и я слышал от десятка людей, которые приводили ее к месту и не к месту. Но это анекдот может оказаться не к месту, особенно старый, но кто посмеет не дослушать до конца этот «случай»? Кто посмеет прервать, сослаться на бородатость? Да это же все равно что кагэбисту сказать в лицо «Долой Советскую власть!».